он проболтается где-нибудь, выдаст? — Послушай, Сила, — попытался он хоть как-то исправить свою оплошность, — ты ведь знаешь, я всегда считал тебя смышленым парнем. Так вот, о том, что ты меня видел, никому…

— Знаю, знаю, — перебил его Сила. — Ты что думаешь? Я когда-нибудь хоть раз проболтался, а? Проболтался? Думаешь, я не знал ничего?

— Что ты знал? — строго спросил Эрнест.

— Все я знал. И никому не говорил. Чтоб мне пропасть!

— Тебе Милан натрепался? — В голосе Эрнеста было негодование.

— Да нет же! Я сам догадался. Думаешь, я слепой? Ого-го! Я еще не то знаю! — Он стал на цыпочки и зашептал: — Я ведь тоже… как вы с Миланом. Не веришь? И листовки разносил, и на Пригоне давал сигналы фонариком. Спроси Яна Мацко, это он меня посылал.

Эрнест заколебался. «А что, если в самом деле?..»

Яно Мацко-Горный был его друг, толковый, но очень горячий парень. В самом начале восстания, при первой же стычке партизан с немцами недалеко от Лабудовой, его тяжело ранило осколком немецкой гранаты. Ему удалось заползти в кукурузу, где через несколько часов после перестрелки его и нашел стрелочник из ближней будки.

Он втащил Яна во двор, укрыл его на сеновале, перевязал, как умел, кровавую рану в боку. Вечером стрелочник зашел к Мацковым сказать, где находится их сын.

Яно, молодой, здоровый парень, выжил после ранения, которое другого бы уложило. Чтобы отвести подозрения, Мацковы распустили слух, что он слег из-за простуды, которая закончилась тяжелым плевритом.

Встав на ноги, он уже не вернулся в отряд. Партизаны ушли в горы. В штабе, с которым Яно связался, решили, что разумнее будет оставить его в деревне: пусть поддерживает связь с партизанами, сообщает о действиях немцев, выясняет настроения среди крестьян.

Если Яно доверяет Силе, пожалуй, может довериться ему и Эрнест.

— Ну, если так… ты у нас просто молодчина, — сказал Эрнест уже более спокойным голосом. — Тогда скажи Милану, чтобы приходил послезавтра. Только обязательно! Не забудь!

— Скажу, — коротко ответил Сила. Длинные речи были не по нему, они нагоняли на него тоску. — Ты туда пойдешь? — показал он через плечо в сторону гор.

— А тебе что до того, куда я иду? — возразил Эрнест. — Если ты таков, как рассказываешь, ты должен знать, что всякие расспросы запрещены.

— Да я так просто, — пробормотал Сила, но не обиделся.

Они пошли вместе.

— Послушай! — заговорил вдруг Эрнест. — А немцев нет в деревне?

— Нет, — ответил Сила. — Ну, я пошел к Милану, все передам, ты не бойся!

Прежде чем Эрнест успел опомниться, Сила уже исчез. Слышен был только шорох осторожных, крадущихся шагов — так всегда ходил Сила, если хотел пробраться куда-нибудь незамеченным. Эрнест зашагал по дороге на Читары. Он шел так быстро, как позволяла ему больная нога. Остановился он только на бережку под раскидистой яблоней-дичком. Долго глядел вниз, на деревню, на то место, где не так виднелся, как угадывался дом, крытый красной черепицей, уже потемневшей от времени, дом, из которого сегодня вынесли брата Яна.

«Даже на похоронах не смог побывать», — промелькнуло у него в голове.

Он беззвучно всхлипнул и зашагал вдоль берега в сторону Читар.

16

Эрнеста давно уже беспокоила больная нога. Партизанский врач при штабе бригады часто осматривал его и озабоченно покачивал головой.

— Сделать бы рентгеновский снимок, — вздыхал он. — Не дай бог, рецидив…

Но ближайший рентгеновский кабинет был в городе, в больнице, где хозяйничали немцы. Поэтому врач только пожимал плечами, сочувственно всматривался в осунувшееся лицо молодого партизана и со вздохом прописывал ему сладковатую белую массу — принимать по шесть ложек в день.

Эрнест добросовестно принимал лекарство, но нога продолжала болеть. Командир, которому полюбился смышленый и самоотверженный парень, щадил его как только мог, стараясь поручать ему такие задания, чтобы тот не слишком утомлял свою больную ногу. Но Эрнеста эта забота только угнетала. Он чувствовал себя неполноценным бойцом. Ухаживать за больными, чистить картошку, стирать белье в горном ручье — эти занятия, казалось ему, не для мужчины, тем более что в бригаде было немало женщин.

Эрнест завидовал своим друзьям: те ходили на боевые операции, устраивали налеты и засады, минировали мосты, подрывали военные эшелоны. Хорошо еще, что как человеку, хорошо знающему здешние места, ему доверили работу связника, в которой ему оказывал неоценимую помощь его маленький племянник!

Фронт приближался. Бои уже шли под самым Зволеном. В штабе решили направить в окрестные деревни нескольких надежных товарищей: организовывать революционные народные комитеты, готовить людей к приходу Советской Армии.

Вернувшись из Читар после выполнения задания, Эрнест тут же предложил, чтобы в Лабудову послали его.

Людей он знает, ему нетрудно будет завоевать их доверие, установить контакты. Там он будет куда полезнее, чем здесь. К тому же умер его брат, который не раз снабжал их медикаментами. Все в деревне знали о его болезни, поэтому он мог без опаски покупать лекарства в аптеках. А теперь бригада лишилась ценного помощника.

— Ну-ну… — сказал командир с хмурым видом.

Эрнест испугался, что его ждет выговор. Но из-под сурово сдвинутых бровей на него смотрели сочувственные, понимающие глаза.

— Значит, осиротел наш связной.

Эрнест кивнул.

— Хорошо, товарищ Гривка! — Теперь в голосе командира звучала привычная строгость. — Я изложу твое предложение в штабе и лично буду его поддерживать. Политическая работа с населением — дело очень важное. А на тебя я надеюсь.

Эрнест облегченно вздохнул.

— И еще, — продолжал командир потеплевшим голосом, — еще одно боевое задание… Немедленно по приходе домой — к врачу, на рентген, лечиться. Пока не вылечишься, лучше не показывайся мне на глаза. Ясно?

— Так точно! — ответил Эрнест с еле заметной улыбкой.

17

Снова посыпал снег. Легкие пушинки нестойкого февральского снега кружат в воздухе, припудривают темные, пропитанные влагой грудки пахоты, тонут в лужах и канавах. Неуютно ходить в такую погоду. Назойливые крупинки снега тают прямо на лице, стекают по щекам, заливают шею противными тепловатыми струйками.

Под ракитовыми кустами, слегка припорошенными снежной пылью, стоят двое. Они не обращают внимания ни на снег, ни на порывистый ветер с гор. Мужчина и мальчик стоят рядом и переговариваются о чем-то, понятном только им одним.

— Можно, говоришь? — сказал человек в бараньей шапке.

— Угу, — ответил мальчик.

— Ну пошли!

И они зашагали по краю дороги, присыпанной снежком. Человек в бараньей шапке и с рюкзаком на спине крепко держит окоченевшую от холода руку мальчика. Они шагают рядом и молчат.

Невесело было идти Милану на встречу с Эрнестом. Он