Гелена Крижанова-Бриндзова

Связной

Перевел со словацкого Ю. В. Пресняков

Эта книга издается к 30-летию Словацкого национального восстания.

Повесть «Связной» известной современной писательницы Гелены Крижановой-Бриндзовой расскажет вам, дорогие ребята, о недавнем героическом и трудном прошлом словацкого народа.

Время действия повести осень 1944 — весна 1945 года. Только что отгремели бои Словацкого восстания, в котором участвовал весь народ. Под давлением немцев партизанские бригады временно вынуждены отступить в горы, но сопротивление продолжается и растет. Последние дни доживает марионеточное правительство Тисо, пять лет продержавшееся у власти при помощи немецких штыков.

Крижанова-Бриндзова правдиво рассказывает о жизни словацкой деревни Лабудова в это неспокойное время.

Милан Гривка и Сила Шкаляр — обыкновенные деревенские мальчишки. Так же как и большинство их односельчан, они сочувствуют партизанам и помогают им в их борьбе. Милан мечтает о головокружительных подвигах и приключениях; он огорчается, что на его долю выпадают только простые поручения. Он и сам не догадывается, какую неоценимую помощь он оказывал партизанам в качестве их связного — «почтарика».

Без громких фраз, искренне и правдиво рассказывает эта книга об исторически важном периоде в жизни словацкого народа: от начала национального восстания до освобождения Словакии Советской Армией.

1

Цок, цок, цок… — мелькают мальчишечьи ноги в черных башмаках со стертыми деревянными подметками.

Шлеп, шлеп, шлеп… Жидкая осенняя грязь так и брызжет во все стороны. Дорога, окаймленная почерневшей от первых морозов крапивой и ржавыми лопухами, тянется, как грязная резиновая лента, и конца ей не видно. На дорогу навалилось темно-серое небо, сеется колючий, холодный дождик.

Маленькие ноги в черных башмаках шлепают по жидкой грязи, и нет конца дороге. Но Ми́лана [1] гонит вперед холодный безжалостный страх, и этот страх огромен.

Наконец-то станция! Вот она, красная будка железнодорожных весов. Теперь обогнуть ее, потом через двор на перрон и к дверям комнаты дежурного. Только бы на дежурстве был молодой!

Старого начальника станции Милан боится. Боится его нелюдимого взгляда, грозных седых усов, его ворчливого голоса.

Милан подбежал к двери, старательно обил грязь с башмаков. Потом осторожно, с опаской взялся за ручку.

Он заглянул в комнату, и сразу у него отлегло от сердца. За столом у телеграфного аппарата сидел молодой железнодорожник. Он взглянул на Милана поверх клубка лент, исписанных синими точками и тире, понимающе кивнул:

— Отец?

Милан не в силах был ответить. Теперь, когда ему не нужно было уже опасаться неприветливого начальника станции, с него свалился ужас, в груди растаял тяжелый колючий комок, горло отпустило, и он заплакал жалостно, тоненько, как смертельно испуганный зверек.

— Опять, значит, — сочувственно вздохнул дежурный, и в ответ Милан заплакал еще горше.

Он опустил голову, вытер глаза рукавом потертой куртки.

— Будьте так добры… — прошептал он.

Дежурный уже стоял у настенного телефона и крутил ручку.

— Это ты, Йожко? Пожалуйста, передай доктору Мокрому, чтобы сейчас же, как можно скорее ехал в Лабудову, к Яну Гривке. Он знает, не в первый раз… Да, да, срочно…

Телефон хрипел и потрескивал. На перроне, прямо над дверью комнаты дежурного, раздался пронзительный перезвон.

— Не плачь, Миланко, доктор скоро будет, — сказал дежурный, кладя трубку.

Но Милана в комнате не было. Он уже мчался по грязному месиву тротуара, низко надвинув на лоб шапку, чтобы не было видно заплаканных глаз.

У отца снова был один из этих приступов, которые так пугают Милана. Они ему даже снятся. Даже во сне он видит, как отец задыхается, рвет с груди рубашку, хватается за горло, багровеет и глядит вокруг себя такими испуганными, беспомощными глазами. Тут сердце у Милана начинает колотиться, он хочет закричать, позвать на помощь, но что-то сжимает ему горло, он вздрагивает и просыпается… Отец спит, в доме все тихо. Милан облегченно вздыхает: это был всего лишь сон. Но теперь ему уже не заснуть, он сворачивается под одеялом в клубок и долго плачет, неслышно, боясь разбудить остальных.

Когда у отца в самом деле начинается приступ, в доме поднимается суматоха. Отец стонет, задыхается, мать бегает по дому, ничего не видя от слез. Евка, маленькая сестра Милана, виснет у матери на юбке, путается под ногами. Милан и рад бы помочь, но не знает как. И он забивается в угол, всполошенными глазами глядит на отца и задыхается от горя. В горле царапает, под веками щиплет от слез. И давит на него какая-то странная тяжесть, шагу не дает ступить.

Наконец мама находит платок, смачивает его и обматывает им отцовскую грудь. Потом подоткнет под головой у отца подушки и прикрикнет на Милана:

— Что ж ты стоишь? Беги на станцию, пусть позвонят доктору!

И так каждый раз. Каждый раз Милан бегает на станцию просить, чтобы вызвали доктора.

Возвращаясь со станции, он всегда упрекает себя: должен был и сам догадаться, а не ждать, когда мама ему скажет.

Но когда у отца начинается очередной приступ и в доме поднимается крик и беготня, Милан опять забывает, что́ ему нужно делать. Он сидит в углу, таращит глаза и весь дрожит от страха и бесконечного недетского горя.

* * *

На этот раз пришли сразу три врача. Два молодых и один пожилой, тот, что приходил и раньше. Пожилой сделал отцу укол, от которого ему стало легче. Отец лежал тихо, прерывисто дышал и время от времени постанывал.

Потом доктор попросил его сесть. Снял с него рубашку и начал его простукивать.

— Совершенно исключительный случай, вот послушайте, — сказал он двум младшим.

Все трое по очереди вставляли себе в уши резиновые трубки. Все трое прикладывали к худой отцовской груди блестящий металлический кружок, похожий на зеркальце. Все трое покачали головами.

Пожилой доктор сдвинул очки на лоб. Один из молодых что-то спросил у него. Тот пожал плечами и ответил на непонятном языке.

Все это — как доктор сдвинул очки на лоб, как пожал плечами и то, что он назвал отца «исключительным случаем», тон, которым он произносил страшные, незнакомые слова, — все это подсказывало Милану, что отцу недолго осталось жить на свете.

Он незаметно вышел из избы во двор, оттуда на гумно. Забился в стог и сидел там тихо, неподвижно, глядя перед собой невидящими глазами и размышляя.

Мама говорит, что отец сердечник и