Внезапно сознание рассёк звук…голос? Далёкий, но всё же отчётливый.

— Он не жилец. Оставь его, дитя, — голос был светлый, противный.

— И вы так говорите после того, как он спас Разлом?! — а этот голос, звонкий, морозный, хотелось слушать ещё и ещё… пока у него ещё есть такая возможность.

— Таково было его желание, — «светлый» голос был самим бесстрастием.

— Вы серьёзно?! По-вашему, он сам желал смерти? Как такое вообще можно желать?!

— Он выполнил свой долг. Его присутствие растревожило Разлом. Он всего лишь отдал свою жизнь за то, чему сам являлся причиной. Это нонсенс для тёмного и мы, Хранители, скорбим вместе с тобой.

— Откуда, — голос Пандоры сорвался. — Откуда в вас столько пафоса?! Столько высокомерия?! Мы пришли к вам за помощью! Пришли, потому что нам некуда было больше идти!

— Ты сама знаешь, что вам следовало идти в Око Бури. У них есть то, что вы ищете. Здесь нет артефакта для вас. Последний унёс Ловец из вашего Департамента, Кристофер. На создание нового уйдут годы.

— Значит, Кристофер получил артефакт…

— Это уже неважно. Демон умер. А значит, умер и натравленный на него призрак.

— Это неправда! — в дрожащем голосе гарпии зазвучало что-то новое, помимо злости. Слёзы? — Неп. правда!! Если бы он умер, меня бы тоже уже не было! Вы забыли про кровную привязку?

— Я никогда ни о чём не забываю, дитя. Но и ты учитывай силу магии Разлома. Скорее всего, она и разорвала связующие вас кровные узы. И, судя по тому, что демон мёртв, а ты жива, так и произошло.

— Не смейте! Слышите, не смейте! Хватит! Не называйте его мертвецом! Он здесь, здесь, я чувствую его, я знаю!! Он дышит!..

— Твоя чувствительность, дитя, объясняется остатками кровной привязки, что связывала вас. Когда ты успокоишься, поймёшь, что я прав. Оставь его, дай ему уйти спокойно. Лишь твоя близость и остаточная магия уз держит его в этом подобии жизни. Уйдёшь ты — уйдёт, наконец, и он. И обретёт покой. Он заслужил его, хоть и он и тёмный. Ты же сделала всё, что смогла. Ты выполнила приказ. Уверен, Департамент гордится тобой. Чем раньше ты сделаешь это, тем быстрее придут из Ламии. Местные жители недовольны близостью демона, но они хорошо знают, что делать с его телом, чтобы отвести от себя беду.

Повисла пауза и Харлей, вслушивающийся в разговор, но при этом совершенно бессильный, безвольный… что-то сказать, пошевелиться… подать хоть какой-то знак… Заметался мыслью в кровавом мире. Словно надеялся пробить его оковы, выпустить сознание наружу. Кто знает, может тогда ему удастся проснуться, открыть глаза, пошевелиться? Показать, что он всё ещё жив? Увы, попытки демона ни к чему не привели. Хуже того, Харлей понимал: светлый прав. Ему не выбраться. Утлое судёнышко вот-вот захлестнёт кровавой волной.

Ей не стоит держать его, цепляться за его жизнь, как тогда, у Разлома, она цеплялась за его руку. Он не отпустил её. А ей будет лучше, если отпустит сейчас.

Тишину больше ничего не нарушало, и демон решил, что Пандора послушалась совета светлого. Что ж, он, то, что от него осталось, что ещё хоть немножко — Харлей де Вуд, высший демон вожделения, демон-инкуб был согласен с правильностью этого решения.

— Убирайтесь!! Вон!!! Пошли прочь отсюда, бесчувственные ледышки. Это подло — бросать его умирать, слышите, вы?! Подло!

Хлопнула дверь, а следом раздались сдавленные рыдания. Тонкий скулёж, полный невыносимой боли и отчаяния.

Пандора, проводив Хранителей полным ненависти и отчаянья взглядом, затравленно посмотрела на Харлея. На бледную тень, что осталась от демона. Магическое истощение — самое страшное, что может случиться с существом, чья природа — она самая магия и есть. Было странно, что инкуб до сих пор не впал в окоченение, похожее на трупное.

Серое, землистое лицо с заострёнными чертами, глаза глубоко запали в череп, дыхание еле слышное и рваное, прерывистое. Каждый вдох будто совершается с невероятным трудом, рискуя стать последним.

— Нет! Нет! Нет, проклятый демонический ублюдок! — она склонилась над бездыханным телом и с жадностью вслушалась: вдохнёт ли снова? — Я не дам тебе сдохнуть, слышишь?! Я, Пандора Хантер, силою крови, связавшей нас, не разрешаю тебе умирать! Тебе не скрыться от меня, слышишь?! Ни на этом свете, ни на том! — Пандора водила пальцами по восковому лицу, речь её становилась сбивчивой, слова всё сложнее было разобрать, да она и не следила за тем, что говорит.

— Встань! Оживи! Сейчас же! Ты не имеешь права, не имеешь права, подыхать, как собака в этой заднице мира! Ты, лощёный хлыст, золотой мальчик, сын богатого папаши, должен жить, слышишь?! Ты будешь жить! Будешь! Харлей! Ты слышишь меня, Харлей!

Какое-то время она всматривалась в бледные, словно смазанные черты, бормотала совсем беззвучно, а потом с всхлипом припала к бледным восковым губам. Целовала их снова и снова, вытирая с лица демона падающие на него слёзы, проклинала и кляла, на чём свет стоит… и начинала целовать снова.

Две стальные ладони обхватили её с боков, сжав рёбра до хруста. Тело демона выгнулось под ней дугой, а губы под её губами ожили. Он впивался в её рот с какой-то дикой, звериной яростью, целовал жадно, болезненно, торопливо, давился этим поцелуем, словно умирающий от жажды в пустыне, набредший, наконец, на родник.

Пандору опалило огнём и скорее инстинктивно, чем велением разума нежная кожа гарпии в мгновение ока покрылась стальной чешуёй. И вовремя: не сделай она этого, уже сгорела бы заживо в объятиях чёрного, как ночь, чудовища, всего в бороздках рвущегося наружу огня.

Какая-то сила подбросила их тесно сплетённые тела над земляным полом. С яростью отвечая на поцелуй демона, Пандора обняла его стальными крыльями. Чтобы ни случилось — она не отпустит его. И одного не оставит. Там, у Разлома, он не дал ей умереть. И она ему не даст.

Харлей торопливо поглощал фонтан живительных, свежих, как горный морозный воздух эмоций. Здесь было всё — невыносимо горькое отчаяние, сводящая скулы безысходность, страх утраты с кровавым металлическим привкусом… и нежность, целый водопад свежей, незатронутой ничем нежности, словно стайка ледяных бабочек с ломкими прозрачными крыльями.

Он пил, поглощал, заглатывал целыми пластами и чувствовал себя живым.

Стальная чешуя под его ладонями раскалилась докрасна, но не плавилась, лишь мерцала тысячей багряных оттенков. Хрупкая фигурка прижималась к нему с какой-то истовой настойчивостью, словно никогда не собиралась разжимать объятия, выпускать из своих изящных рук.

Сколько продолжалось это безумие, они не знали. Оба исчезли в чём-то огромном, могучем, вечном, в чём-то, в чём они были даже не песчинками, а скорее пылью, огненной пылью, сгорающей без остатка.

Наконец, окрестности близ горы, на вершине которой находится Разлом, потряс рёв огненного демона. Демона, которому не дали, не позволили уйти.

Если бы кто-то рискнул распахнуть хлипкую деревянную дверь, несколько минут назад захлопнувшуюся за Хранителями, увидел бы странную картину: прямо на земляном полу, на охапке еловых веток, прикрытых рогожей, лежал обнажённый инкуб. Он был бледен, но у каждого, кто догадался бы прислушаться к его мерному дыханию, не возникло бы сомнений в том, что демон спит. На груди его, обвивая рельефную грудь тонкой рукой, лежала гарпия. Встрёпанная и такая бледная, что даже на фоне восковой кожи демона казалась белоснежной.