Мариам была неглупой и рассудительной женщиной, но деспотичный супруг обрек ее на такую участь, что, живя в четырех стенах, она никакого понятия не имела о делах мужа. Он был неограниченным властелином и дома и в лавке и не допускал никакого вмешательства в свои занятия, не доверяя ни жене, ни сыну, ни дочерям. Но не стало деспота, и его имуществом распоряжались теперь те, кто был послушным орудием в его руках, те, кого он «просвещал», приучая к воровству и обману…

Единственным другом дома оставался Симон Егорыч. После смерти купца перед ним открылось широкое поле деятельности. Этот старый полицейский выжига, который вел все тяжбы покойного, стал теперь главным советчиком госпожи Мариам.

Как-то вечером госпожа Мариам и обе ее дочери, в глубоком трауре, сидели у себя в комнате. Здесь же находился и Симон Егорыч.

Надев очки и подсев поближе к лампе, он глубокомысленно, с видом археолога, изучающего непонятные иероглифы, разглядывал листок бумаги, то поднося его близко к глазам, то опуская на колени и погружаясь в раздумье. В руке он держал телеграмму.

Госпожа Мариам и ее дочери с нетерпением ждали, когда он сообщит им ее содержание, — принесет ли она им радость, или огорчение.

В телеграмме ясно и просто было сказано: «Мой приезд невозможен. Посылаю Микаела. Он распорядится делами, как найдет нужным. Стефан Масисян». Краткая, сухая и лаконичная телеграмма не могла удовлетворить госпожу Мариам. Слова «мой приезд невозможен» не могли успокоить ее. Почему он не может приехать? Что произошло? Эти вопросы мучили ее. Единственное объяснение, которое приходило ей на ум, — он болен, потому и не откликнулся на ее призыв.

— Ох, что бы такое могло с ним случиться? — жалобно повторяла она. — Мой Стефан такой добрый, такой добрый, он не покинул бы меня в беде… О господи, что же случилось…

Симон Егорыч успокаивал ее.

— Благословенная, конечно, что-нибудь случилось, раз он не приехал.

Рипсиме и Гаяне, хотя и были огорчены этим известием, втайне все же радовались, что снова увидят Микаела. В течение последних лет они столько слышали о нем, что он стал им представляться каким-то фантастическим существом.

А Симон Егорыч был обескуражен. Втайне он рассчитывал, что если Стефан не сумеет приехать, то сделает своим доверенным лицом его, Симона Егорыча. Теперь эта надежда рушилась. Симон Егорыч полагал, что будет иметь дело с неопытным и беззаботным Стефаном, а не с искушенным Микаелем, чей «сатанинский» ум был ему известен. Этот старый волк лелеял замысел урвать солидный куш от состояния покойного, на которое покушались многие.

Предавшись воспоминаниям о покойном, старый сутяга дал выход своей злобе.

— Мир твоему праху, Петрос-ага, — сказал он, перекрестившись, — ты хорошо знал Симона Егорыча! Во всем ему доверял, ничего не предпринимал без его совета, давал векселя и говорил: «Поступай так, как найдешь нужным». Возьму, бывало, векселя и за несколько дней соберу с должников деньги. А теперь на меня и смотреть не хотят… Бог свидетель, сколько я трудился ради счастья семьи Масисянов…

— Симон Егорыч, мы считаем тебя своим человеком, — поспешила успокоить его госпожа Мариам, — ты по-прежнему будешь вести все наши дела, и мы во всем будем следовать твоим советам.

С самым простодушным видом хитрый старик продолжал тоном глубокого сочувствия:

— Одному богу известно, как болит у меня сердце за вас. Я свое уже прожил, не сегодня-завтра умру, деньги для меня то же, что прах. На тот свет ведь их с собой не возьмешь, мне самому теперь нужен только саван… Но у меня душа болит вот за них, — сказал он, указывая на Гаяне и Рипсиме, — для них я стараюсь… Стефан мужчина, он сумеет постоять за себя, а они ведь беззащитные девушки…

Госпожа Мариам с удивлением внимала лукавым речам старика, не понимая, к чему он клонит.

— Если б наш дорогой покойник-ага встал из могилы и своими глазами увидел все это, его хватил бы удар, беднягу. О господи, его делами ворочает какой-то молокосос, который не умеет отличить черное от белого (старик имел в виду Микаела), а меня, Симона Егорыча, которого знает весь город, — неспроста же я двадцать два года был приказным в полиции и пятнадцать лет прослужил писарем у уездного начальника в Т…, поседел, таскаясь по судам, и знаю все законы, как «Отче наш», — меня, Симона Егорыча, ни во что теперь не ставят…

Симон Егорыч, как все хитрые люди, вел речь обиняком, но госпожа Мариам чувствовала, — он что-то не договаривает, видимо, рассчитывая, что она сама догадается.

— Чего ты хочешь, Симон Егорыч? — спросила она нетерпеливо.

Старик неторопливо взял понюшку, поднес ее к носу, вдохнул и, словно это придало ему смелости, откашлявшись, взял телеграмму и стал объяснять ее содержание.

— Дело в том, госпожа, что в этой телеграмме Стефан дает вам понять, что он вместо себя посылает Микаела, поручая ему привести в порядок дела отца. Значит, он выдал ему бумагу, которую называют доверенностью. Но по закону он не имеет права выдавать такую бумагу от имени матери и сестер. Вам теперь следует сделать то же самое и выдать от своего имени и от имени дочерей такую же доверенность мне, и тогда вы увидите, кто такой Симон Егорыч и что он может сделать для вас…

Госпожа Мариам после нескольких минут раздумья сказала:

— Увидим… пусть приедет Микаел… там видно будет.

— Нет, вы не понимаете, госпожа, подумайте как следует, — прервал ее старый плут и продолжал внушительным тоном: — вы сидите тут преспокойно, в то время как ваши лавки опечатаны, а человек предлагает вам помощь, хочет хоть что-нибудь спасти, пока еще не поздно, вы понимаете?

Лавки Масисяна были действительно опечатаны, но это была обычная формальность, соблюдавшаяся властями из предосторожности, пока наследники не утвердятся в правах. Но Симон Егорыч представил дело таким образом, что наивная госпожа Мариам перепугалась. Она решила, что лавки опечатаны за долги и все имущество пойдет с молотка. Поэтому слова Симона Егорыча произвели на нее сильное впечатление.

— А какая бумага для этого нужна, Симон Егорыч? — спросила она.

— Доверьтесь мне, законы я знаю как свои пять пальцев, — гордо ответил сутяга, — завтра с утра отправимся к нотариусу и оформим все как полагается.

— Ну, а тогда снимут печати с лавок, да?

— Я за один день все улажу, вы еще не знаете Симона Егорыча.

Госпожа Мариам согласилась выдать ему доверенность, боясь, что ее дети останутся без куска хлеба, и Симон Егорыч, упоенный своим успехом, сияя улыбкой, собрался уходить.

— Завтра утром я зайду за вами, и