Он с некоторым удивлением вспомнил, что еще недавно был простым редактором редакции Ближнего и Среднего Востока и каждое утро на метро и в троллейбусе нехотя и тупо тащился в АПН. Вспомнил курилку и фатальное развлечение после работы — шахматы; когда в подвале того же агентства, в крошечных мастерских фотокорреспондентов, в табачном удушье часами, в удовольствие и до одури гонял в блиц с Орлом, Перехватовым и дружками из разных редакций. Вспомнил парк культуры им. Горького, злосчастную «Метелицу», Аббаса, Анжелку и Альберта. Но с каждой минутой словно уменьшались они в размерах, темнели и отходили на задний план и дружки, и Москва, и Аббас, и Анжелка, и таинственный, так и не открывшийся ему Альберт. Но больше всего его удивило то, что, казалось, блекли даже те, кого он недавно обнимал в Шереметьеве: и могучий дед, и родители, и даже навечно любимая, со всей ее невыразимой нежностью Светка. Последнее было особенно странно, и, наверное, это было плохо, но это было так, и что это значило, он понять не мог.

Объявили посадку, и мысли, взяв тайм-аут, побежали в другом, более конкретном направлении.

Проснулся Тофик, выпили по последней, пожелали друг другу удачи и коснулись земли.

Саша ступил на трап самолета и почувствовал, что попал в Сандуны. «Нет, не совсем, — поправил он себя, — в Сандунах влажно, здесь сухо, но жар точно как в парной». А еще его носа коснулся далекий, разлитый над лётным полем и, наверное, над всем городом щекочущий аромат. «Жареная баранина, — определил он. — Сандуны в шашлычной, шашлычная в Сандунах — ну и город Тегеран — чудо!» Он вспомнил последний визит в московскую шашлычную, давно забывшую о баранине, и подумал о том, что, по крайней мере, одна его проблема уже не проблема.

Встретили почтительно; Тофик с рук на руки, словно ценную бандероль, сдал его невысокому, малозаметному, с виду даже робкому пресс-атташе Алексею Борисовичу Кузьмину. Заглядывая Саше в глаза, тот долго и мягко утюжил его руку; он был в одном со Сташевским ранге, но, похоже, тоже знал, каких молодцов присылает Москва на место зав. Бюро АПН.

А потом, сев за руль «Волги», он повез Сташевского по городу, по новым для Александра улицам и миру.

Пестрые от рекламы и разноцветных светящихся лампочек приземистые дома, тротуары, окаймленные мутными арыками, чинары вдоль них; горы ярких фруктов на асфальте, крики зазывал, коловорот мужчин и машин, но вот неторопливо шагает ишак, а вот стайка женщин в черных накидках с головы до самых пят. Здравствуй, вечный Иран! Я протягиваю тебе руку!

Саша вполуха слушал Кузьмина, то, что он видел вокруг, гораздо больше занимало его жадное внимание. Оказалось, что обитать он будет не в посольстве, не под защитой охраны и стен, а в неказистом городском переулке неподалеку, в доме, где этажом выше уже жил представитель «Совэкспортфильма», в квартире, где ранее обитал человек, представлявший АПН. «Звали его Вадим Щенников, — сказал Кузьмин и усмехнулся. — А кто он и откуда, этого я, извините, не знал. В один день его отозвали в Союз, и всё, был человек, и нет его, канул». «Такой же он, наверное, Щенников, как я Шестернев», — с сочувствием к предшественнику подумал Саша, и в его память снова влез незабвенный Альберт.

Кузьмин сунул ключ в простой врезной замок.

Повернул, открыл, вытащил, вручил его Саше.

«Новая квартира, как новая судьба», — подумал Саша.

Трехкомнатная, большая, после родительской клетушки просто огромная, с белым телефоном в гостиной, резным ушастым диваном, телевизором, посудой в серванте, двумя кроватями в спальне, из которых одна была застелена — для него, другая оскорбляла пространство голой панцирной сеткой, живо напомнившей Саше любимый пионерский лагерь. Квартира как квартира, точнее, помещение с неуловимо странным видом и запахом. Какие бывают у жилья после дезинфекции, ночного ареста или насильственной в нем смерти. «Ничего, — снова сказал себе Саша. — Квартира как квартира. Обживемся. Щенников жил и совершал подвиги. И я смогу».

Все ему было сегодня в масть. А что он имел в виду, упоминая подвиги, он и сам пока толком не знал. Но сказалось тогда, как сказалось, и на беду оказалось вещим.

Кузьмин предложил сопроводить его к послу. «Может, сначала в Бюро?» — спросил Саша. «Вообще-то сначала принято к послу», — деликатно сказал Кузьмин, и Саша согласился. «Пиджак и галстук — обязательно», — сказал Кузьмин. «В такую жару?» — удивился Саша. «Железное требование посла, — сказал Кузьмин. — Все страдают, что поделаешь? Привыкайте». «Может, посол — самодур?» — подумал Саша.

У белых ворот с гербом и флагом позвонили в решетчатую калитку — Кузьмину открыли.

По дорожкам старинного парка, мимо высоких деревьев, птичьего пения и фонтанчиков, окроплявших плотные газоны и кусты роз, направились к главному зданию посольства, возвышавшемуся над парком, будто корабль над волнами.

Всем встречавшимся по пути Кузьмин представлял Сташевского. «Очень приятно», «С приездом», «Удачи» — отзывались старожилы, жали Саше руку, и Саша каждому был рад.

— Тихо! Тсс! — воскликнул посол, едва Кузьмин и Саша ступили на порог кабинета, и Саша представился. — Понял я, кто ты такой. Чего орать-то? Вот так.

Старикан с белой головой ловко выметнул себя из-за стола — был с палкой, но двигался непринужденно и плавно, как совсем молодой. Поправив и без того плотные занавески на окнах, включил какую-то бестолковую восточную музыку в доисторической советской радиоле; только после этого снова обернулся к Сташевскому с выражением наивного извинения на лице.

— Американцы кругом. Просматривают, мерзавцы, прослушивают — вот мы им и… — и он выставил наружу сухой стариковский кукиш, который больше походил на готовый к бою член. — Привет тебе, Сташевский. Теперь можно и поговорить… — член распустился пятерней, крепко охватившей Сашины пальцы. — Лицо у тебя хорошее и галстук тоже ничего, и пиджак. Значит, ты из АПН? Молодчага, очень мило, а то мы здесь без ваших совсем заскучали. Вот так. Тассовец, конечно, у нас есть, но что с него толку? Информацией в десять строк крапать? Слушай, Сташевский, к тебе сразу дело. Приготовишь мне справку о китайском влиянии на местную молодежь. Подробненько, пожалуйста, желательно с цифирью. Сделаешь?

— Владимир Яковлевич, я только приехал, еще не в курсе, но постараюсь…

— Попробуй только не постараться. Кузьмин поможет. Поможешь, Кузьмин?

— Конечно, Владимир Яковлевич. Всем, чем смогу.

— Я мог бы и к тебе, Кузьмин, обратиться, но какой ты, на хрен, журналист, так по-русски наковыряешь — с переводчиком не разберешь. А Сташевский он фарси знает и журналист, у дружка моего работает, Юрки Волкова, знакомого еще по Афгану; хорошее было время, Захир-шах толковый был король. Вот так… — Посол задумался, унесся мыслями в туманную афганскую даль, но вдруг встрепенулся: — Все, ребятки, мешаете, быстро ушли, у меня связь с Москвой…

Выйдя из кабинета, Кузьмин и Сташевский бок о бок миновали коридор; остановились на лестничной площадке у заваленной окурками урны-пепельницы и закурили. Кузьмин оперативно предложил свое «Мальборо», Саша не отказался.