* * *

Местные вина исключительными не назовешь, но Старик рассудил, что подать их на пиру, знаменующем конец кампании, вполне даже можно. Одного присутствия фараона хватило, чтобы устрашить врагов, и местные жители громче всех превозносят Тутмоса, который, наученный опытом Мегиддо, запретил мародерство, чем и привлек симпатии своих новых подданных.

* * *

Более благоприятных обстоятельств Воти и пожелать не мог. Празднуя успех, египетские солдаты напились чуть ли не до потери сознания, причем с одобрения военачальников. Каким бы отличным ни казался повод, фараон тем не менее удалился в свой шатер трезвым.

Затерявшись среди празднующих, сириец долго высматривал слабое место в охране. Потом нашел проход между двумя постами. Оставалось дождаться ночи и убить тирана…

* * *

Ученик именитого мастера, недавно удалившегося на покой, Сабастет[49] ныне занимал завидный пост царского брадобрея. Выбрить, причесать, надушить государя поутру – не такая уж легкая задача. Не говоря уже о постоянном страхе, как бы не поранить властителя Двух Земель. Поэтому Сабастет пил очень умеренно, чтобы наутро с похмелья не дрожали руки.

Вот и этой ночью, хотя вокруг еще кутили вовсю, он решил проверить свои бритвы. Одну давно следовало наточить. И, несмотря на поздний час, Сабастет отправился к открытой кузне.

Путь его лежал мимо шатра фараона, разбитого в самом центре лагеря. Стражников оказалось меньше, чем обычно, да и те клевали носом. Боковым зрением брадобрей уловил странное движение: кто-то подползает к шатру. Первая мысль – пьянчуга, неспособный держаться на ногах. И тут, в свете луны, ему открылось страшное зрелище: в руке у мужчины был кинжал, которым он собрался разрезать тканую стенку шатра, чтобы проникнуть внутрь… где почивал царь!

– Тревога! Спасайте фараона! – что было мочи завопил Сабастет, набрасываясь на убийцу.

Бритвой он полоснул противника по запястью, и тот выронил свое оружие. Сириец ударил его локтем, отталкивая, потом попытался задушить. Сабастет почти задохнулся, когда два разъяренных стражника всадили копья в злоумышленника.

* * *

От гнева Маху, командира царской гвардии, лагерь заходил ходуном. Пришла его очередь подавать прошение об отставке, которое фараон отверг. Однако это не помешало Маху винить себя за позор своих солдат, лучших из лучших, чьей обязанностью было охранять государя. Никаких увольнительных на много месяцев вперед, усиление ежедневных упражнений – оплошностей в будущем Маху не потерпит!

На время забыв о своем позоре, начальник лагеря и его подчиненные явились на короткую церемонию в честь брадобрея, спасшего Тутмосу жизнь. В награду ему отдали юного сироту-сирийца, пожелавшего уехать из Ретену. Будучи военнопленным, он станет прислуживать Сабастету, который обрадовался такой удаче.

Наконец армия, уверенная в собственной силе и могуществе своего фараона, повернула назад, в Египет, а впереди ее шествовали глашатаи, радостно объявлявшие о новой победе.

Кенна, как всегда холеный и в новомодной тунике, вздрогнул от неожиданности. Что это еще за гвалт во дворце? На выходе из своих апартаментов он столкнулся с крепышом Маху, командиром царской гвардии.

– По какому поводу суета?

– Его величество прибывает! И мы проводим общую проверку, включая туалеты и ванные комнаты.

– Да как… да как…

– А вот так!

– Здесь безопасно!

– Что ты в этом понимаешь? Царя чуть не убили в его собственном шатре. Где бы он ни находился, за его жизнь отвечаю я. Так что обшарю все помещения, начиная с твоих покоев.

Уязвленный Кенна начал было:

– Но я – управитель дворца, и…

– Мне плевать. Мы обыскиваем всё и всех.

Маху лично обшарил Кенну, пока его люди рыскали по многочисленным комнатам дворца, от приемной до спальни царственной четы. Памятуя о чудом предотвращенной трагедии, Маху был преисполнен решимости оберегать фараона, даже если для этого придется уподобиться сторожевому псу.

* * *

– Опасности нет, – сообщает Маху, морщась.

– Уж не задел ли ты чье-то достоинство? – спрашиваю я.

– Твоя безопасность важнее.

С юности мой друг демонстрирует эту склонность к упрямству, которая обескураживала учителей. Если он что-то решил, то сделает.

– Ты не встречал царицу?

– Она сейчас в саду, под надежной охраной.

Я завидую ремесленникам и крестьянам, которые могут идти куда пожелают, не думая ни об опасностях, ни о протоколе. Пустые сожаления, которые рассеиваются при звуках арфы, сливающихся в волшебную мелодию.

Никогда еще Сатья не играла искуснее! Я медленно и неслышно приближаюсь, чтобы ей не помешать. Она – само воплощение музыки, создающее гармонию, которой питаются живые души.

Пальцы Сатьи перебирают струны, и финальный аккорд заставляет золотую арфу дрожать.

– Почему бы тебе не поцеловать меня?

Я касаюсь губами ее шеи.

– Разве ты не избег самого страшного?

– Брадобрей меня спас. Маху злится и усиливает нашу охрану.

– И правильно делает. Твои враги так просто не сдадутся.

– Вы с первым министром поладили?

– Если знать к нему подход, Узер – приятнейший человек.

– Узер – приятный? Ты и вправду чаровница!

– Он – хороший чиновник, и наши беседы всегда по существу. Даже по тонким и сложным вопросам мы нашли взаимопонимание и приняли временные меры, которые ты должен утвердить. Тебя ждет серьезная работа.

Меня смущает одна деталь.

– Прости мою откровенность… Не округлился ли твой животик?

Улыбаясь, Сатья берет меня за руки:

– Я ношу дитя. И оно родится до конца этого года.

До меня не сразу доходит смысл сказанного. Вот событие, к которому я был готов не больше, чем к войне!

– По прогнозам лекарей[50], – продолжает Сатья, – у нас будет сын.

– Мне больше хочется девочку, чтобы у нее были твои глаза и твой голос… Но и мальчик – это прекрасно.

* * *

Сатья не приукрасила реальность. Сельское хозяйство, ремесла, перевозки, вопросы жилья и здоровья… Мой стол завален ворохом свитков. Дополняя работу первого министра, царица замечательно потрудилась. Я одобрил почти все ее рекомендации, неизменно учитывающие общественные интересы.

С охапкой папирусов входит Минмес: