И в девятом часу склонилась голова господа Иисуса и простилась (со всеми). И солнце, и луна потемнели, земля сотрясалась, и мертвые выходили из своих гробов, и завеса храма разорвалась сверху донизу. Тут побледнел Агасфер, и страх объял его члены так, что он задрожал, и страшная мысль стала вертеться внутри его существа, и он поверил и закричал: «Да! На меня легло божественное проклятие!» И сомневаясь в возможной пощаде, он побежал оттуда, и никто больше не видел его вблизи святого града.

Глава 2

Если посчитать пятьдесят лет после рождества Святого Христа, то однажды из одной из пещер Либанона приплелся незнакомый, дикий человек. Один из учеников Господа, который шел мимо, увидел его. Длинные волосы покрывали лицо и грудь; оборванная одежда висела на его теле, голова и ноги были непокрыты; и когда он выходил из пещеры, сжимал свои кулаки и с силой бил себя в грудь так, что она звенела как при ударе о бронзу. И человек охал, и стонал снова и снова, и кричал: «Не могу умереть! И нет желания жить!» Это был Агасфер, Вечный Жид. Затем он устремил свой растерянный взгляд на местность, которая выглядела как прекрасная невеста, украшенная весенним праздничным нарядом и где царили, как на свадьбе, радостная жизнь и громкое веселье. Но несчастный человек не радовался, но постоянно вздыхал, стонал и кричал: «Не могу умереть! О, нет желания жить!» Затем он поплелся дальше и уже стоял перед учеником Господа. Тот встретил его христианским приветствием: Да здравствует Иисус Христос! Тут чужак посмотрел на него неподвижными глазами, и подняв угрожающе кулак, так громко прокричал: «Проклинаю!», что от его страшных слов раздалось эхо в горах. Ученик покинул его, полный ужаса, и чужак разразился ужасным язвительным смехом, словно в нем смеялась сама преисподня. Это был Агасфер, Вечный Жид. С тех пор, когда он словно Каин перед ликом Господа бежал со святого места Голгофы, он остановился в пещерах и ущельях Либанона; он не пил и не ел, но продолжал жить; он мучил и истязал себя, ударялся головой о скалы, низвергался в пропасть, но все-таки не мог умереть. Он хотел бы по меньшей мере лишить свою память воспоминаний о прошлой жизни и избегал мира и людей, но его вина постоянно воскресала в его памяти, и он чувствовал, что живет, что должен на свою муку и на свое несчастье жить и нести свой крест. И так много лет и долгих дней пролетели мимо него в боязливом отчаянии; и он не видел им конца, никакого впереди избавления. Так пребывал Злосчастный один в этом огромном божественном мире; и он видел, как Благочестивые бежали от него, как от чумного, как от Каина, которого Бог отметил своею печатью. Тут с издевкой и насмешкой засмеялся он и вопросил: «Не могу умереть? Ну, хорошо, так я желаю жить вопреки назареям!» И он бросился оттуда бежать, словно испуганный зверь, пораженный стрелой охотника.

Глава 3

Рим – город, который владел тогда всем земным миром – собрал к себе людей из бесчисленных народов, чтобы лицезреть кровавые игры, которые устраивал император в честь своего возвышения на троне. Среди сотен и тысяч фехтовальщиков, которые вступили на избранное для игр место и бились друг с другом не на жизнь, а на смерть, был один, который обратил на себя внимание всех. Несмотря на то, что он был среднего роста и посредственный фехтовальщик, и, как можно было сразу увидеть, неопытен, он превосходил всех своих противников, и все их кулачные удары, уколы клинком отскакивали от его тела, словно он был из чистой бронзы. Поэтому его с триумфом ввели во дворец императора и там одарили платьем и пищей, тем, что было самым дорогим. Однако Агасфер – именно им был непобедимый фехтовальщик – не мог радоваться всему этому великолепию. Ибо тот, в глазу которого сучок[59], видит окружающее как черное пятно, также и в предметах прекрасных, на которые он лишь мельком взглянул, ибо в себе самом он все время ощущал вину, поэтому не мог радоваться жизни. И по прошествию трех дней его повлекло прочь из Рима, хотел ли он этого, или нет.

Так многие годы он странствовал по Италии из одного места в другое; он видел города и людей, но сутолока их жизни и их поступки не могли ему нравиться; он повсюду искал радости, но ему виделось, что ее лик, который он созерцает в приближении, превращается в отвратительный образ; он испивал сладострастие как воду, но память о своем преступлении и наказании смешивалась с этим ощущением, как желчь, свойственная любому наслаждению, и он был несчастен посреди счастья.

Тут однажды его ушей коснулся слух, что римляне готовятся к осаде Иерусалима; и думая о святом граде, о могилах отцов своих, решил он идти туда, сразиться за Закон и умереть. «Умереть?» – звучало в душе его. Он, однако, питал надежду, что Иудея будет побеждена, и что из-за нее возникнет вражда меж варварами и христианами, и что с низвержением имени Того, которое он не осмеливался произнести, исчезнет волшебство, которое его с ним связывало.

Глава 4

В Иерусалиме, святом граде, раздавался плач, царили нужда и бедность, о каких еще никогда не слыхивали и никогда не доведется услышать. Ибо они с того времени, как пролили его праведную кровь, были отвержены. Варвары уже два года осаждали город и напирали все больше, разбивали их стены, убивали их избранный народ, который отринул Господа. И был крик боли, и стоял громкий плач в домах и на улицах; и голод свирепствовал так сильно в их внутренних членах, что матери резали своих детей и съедали их… Агасфер видел это, но его сердце оставалось холодным. Он видел тысячи умирающих с левой стороны и тысячи с правой, но он, перешагивая через убитых, шел меж мечами врагов как привидение, которое принадлежит ни жизни, ни смерти. Он искал гибели и не находил ее, он пытался освободиться от жизни, но не мог отринуть ее от себя, ибо она обвила его как змея, и он ощущал это словно боль от ее ядовитого укуса. И когда время битвы миновало и варвары ворвались уже внутрь города, в святая святых храм, разложили огонь, который его обезобразил, и когда Агасфер стоял на развалинах испепеленного города между горами трупов своих погибших