она подарила Бюленту. Гюльсум, словно глупая индюшка, которую посадили высиживать куриные яйца, носилась с ним, как с собственным ребенком, не спускала с него глаз.

Теперь хозяйка дома могла со спокойным сердцем доверить Гюльсум Бюлента.

Глава двадцать вторая

У Бюлента тоже появилось какое-то удивительное чувство к Гюльсум. Ребенок не мог прожить без нее и часа. Он звал ее: «Гюссю, Гюссю».

Иногда Бюлента спрашивали: «Ты кого любишь больше всех?»

Нужный ответ на этот вопрос был известен. Конечно же, следовало начинать с благодетелей дома, с бабушки, и далее перечислить по степени важности тетушек, дядьев, родителей, братьев, племянников… Однако озорник начинал перечислять с самого конца и говорил: «Гюссю, Гюссю», ища глазами Гюльсум.

— Ну хорошо, а кого ты еще любишь?..

— Маму, папу, брата…

Бюлент по одному перечислял всех обитателей дома. А хозяйка дома, видя, что до нее очередь все никак не доходит, теряла терпение и сладчайшим голосом подсказывала ему:

— А меня?.. А меня?.. А бабушку ты разве не любишь?..

Но ребенок с отвращением кривил личико.

— Бабушка кака… Бабушка кака… Бабушка фу-фу… Бабушка фу-фу… — отвечал он.

Бабушка выходила из себя, а окружающие были готовы провалиться сквозь землю. Разве еще оставались какие-то сомнения в том, что ненавидеть бабушку ребенка научила именно Гюльсум?

Эти фразы: «бабушка кака… бабушка фу-фу» пробуждали в ханым-эфенди такую жестокость, тоску и ненависть, что ей даже становилось стыдно. Она горько улыбалась, словно перед ней был человек, который все понимает.

— Ладно, дитя мое, я кака… я фу-фу… а вы все лапочки… вы все хорошие… Только я фу-фу… Всем угождала, чем же тебе не угодила? — вопрошала она.

Окружающие смущенно переминались с ноги на ногу, будто чувствовали вину перед хозяйкой дома. Однако ни у кого не хватало смелости сказать что-либо. В эту деликатную минуту неучтивая Гюльсум врывалась в комнату, подбегала к ребенку и начинала просить его, дабы порадовать ханым-эфенди: «Глупенький, глупенький Бюлент… Бабушка тоже хорошая… Ну, говори же… Скажи, бабушка хорошая…» Такая защита со стороны Гюльсум окончательно выводила из себя хозяйку дома.

— А ты молчи, попрошайка… Кто ты такая? — набрасывалась она на приемную дочь.

И действительно, среди домочадцев не только Надидэ-ханым ревновала Бюлента к Гюльсум.

Мама и тетушки ребенка тоже едва выносили такую детскую привязанность и, когда слышали, как ребенок говорил «Гюссю… Гюссю», они приходили в страшную ярость и были готовы прямо-таки задушить девочку.

Что касается Гюльсум, то ей было все равно. Эта абсолютно новая любовь переносила ее в иные далекие миры.

Гюльсум никогда не жаловалась на проделки Бюлента. Однажды ребенок набрал в камине полную горсть пепла и бросил ей в глаза. В другой раз он с силой ударил ее по лицу ручкой от кофемолки, рассек верхнюю губу и выбил зуб. Гюльсум с радостью и удовольствием сносила эти детские шалости, считая их невинными забавами.

Однажды в комнате они играли в домино. В дверь позвонили. Гюльсум, оставив ребенка одного, побежала вниз. Через минуту она бегом вернулась и что же увидела?.. Ребенок исчез. Она вдруг растерялась. «Бюлент… Бюлент» — звала она, бегая по комнатам. Ее волнение встревожило ханым-эфенди, и в доме начался переполох.

Ханым-эфенди закричала:

— Гюльсум, найди моего ребенка, а не то я тебя придушу. — Не догадавшись искать в более безопасном месте, она проверила все лестницы, тайники, чердак и подвал дома.

В этот момент ей на ум пришла ужасная мысль. Одной рукой она прикрыла глаза, а другой схватила Гюльсум за волосы.

— Я этого не вынесу… Посмотрите, не открыты ли окна. Не лежит ли мое златовласое дитя на улице, в луже крови? — кричала она.

Слава Аллаху, в ту минуту зашевелился край соболиной шубы, которую хозяйка дома достала из сундука, чтобы проветрить, и повесила в комнате, и из-под полы показалась голова Бюлента. Ребенок был вне себя от восторга, а из его рта через редкие зубки текли слюнки.

Тетушки кинулись к ребенку и обняли его.

Дюрданэ-ханым, увидев, что ее мать все еще бьет Гюльсум, хотя ребенок уже нашелся, закричала:

— Что ты, мама… С ума сошла? Смотри, девочка ведь не виновата!

Раздался дружный смех. Ханым-эфенди тоже улыбнулась.

— И правда… Надо было бы отлупить этого проказника… Я растерялась, — пробормотала она.

От счастья и радости она смягчилась и пообещала Гюльсум дорогие коралловые тапочки в знак награды.

В ту минуту Гюльсум не нужно было ничего. Ведь ребенок нашелся. И этого достаточно…

Когда барышни зацеловывали Бюлента и передавали его с рук на руки, хозяйка дома снова испугалась.

— Ну, молодцы… Сейчас вы его вот так поощрите, а потом он будет всю жизнь прятаться… Он вас замучает, — говорила она.

Впрочем, поскольку в детской шутке угадывалась смекалка и находчивость, через некоторое время бабушка тоже не смогла удержаться от поцелуя.

Глава двадцать третья

Если Надидэ-ханым получала удовольствие, когда брала приемных детей на воспитание, то повара и горничные были для нее сущим наказанием.

Даже самых лучших из них не держали в доме более двух месяцев. По какой-то причине из поваров-мужчин кто-то оказывался вором, кто-то — транжирой, кто-то имел непростой характер. С женщинами обстояло еще хуже. Старухи были грязными и неопрятными, молодые оказывались кокетливыми и распущенными. Кто ленился, кто распускал по дому слухи, ссоря домочадцев между собой.

Одним словом, со дня смерти паши в доме сменилось великое множество поваров и прислуги. Несмотря на то что ни один из них впоследствии не оказывался порядочным человеком, ханым-эфенди встречала каждого нового работника с добротой и большой надеждой.

Хотя она прекрасно знала, что они не те люди, кому можно доверять, она приветствовала нового работника самой сладкой улыбкой, расспрашивала его о жизни, о семье, немного рассказывала о себе. Если она разглядывала в его лице верность и преданность, то обещала, что он останется работать у нее до самой смерти.

Осмелевшие в процессе этого первого разговора, работники с удовольствием ругали своих прежних хозяев.

Надидэ-ханым верила их словам, хотя даже еще не знала, какие они работники. Если они жаловались, что очень уставали у своих прежних хозяев или же их там обижали, ханым-эфенди заверяла, будто у нее все по-другому, а домочадцы очень вежливые, плохого слова не скажут.

Ведь особняк Надидэ-ханым отличался от тех домов, где они работали прежде. Между слугами