Кроме того, власть облагала частно-владельческие дома такой же квартирной платой, что и муниципализированные и национализированные. Но, даже включая в квартплату стоимость эксплуатации, амортизации строений, погашения процентов на затраченный в строительстве капитал и пр., предлагала при этом ремонт и прочие работы по содержанию дома в нормальном состоянии осуществлять владельцам домов самим – за свой счет. Делалось это под угрозой изъятия плохо содержащихся строений[227], а законодательные основания подобной «муниципализации», зафиксированные в принятом еще 8 августа 1923 г. «Положении об управлении домами», продолжали действовать вплоть до начала первой пятилетки.

Власть руками ведомств сама возводила отдельно стоящие коттеджи усадебного типа (правда, в незначительных объемах), используя их для поощрения приближенных к себе: руководителей советских строек, местного партийного и энкавэдэшного руководства и т. п. Однако свою официальную градостроительную политику основывала прежде всего на многоквартирном жилье коммунального заселения, строительство которого осуществляла силами ведомств, то есть через администрацию предприятий и учреждений. Она активно формировала ведомственный жилой фонд, предназначенный для расселения прежде всего промышленных рабочих и членов их семей, и поэтому законодательно предписывала местным советам «отводить государственным предприятиям под строительство рабочих жилищ… участки земли под застройку… на возможно близком расстоянии от соответствующих фабрик, заводов, мастерских и т. п.»[228]. Именно в этот тип жилищного строительства направлялись (и в рассматриваемый период, и в последующие годы) основные объемы финансовых средств, выделяемых государством на жилстроительство.

Противодействие инициативам жилищной кооперации со стороны органов, осуществлявших государственную градостроительную политику, возникало лишь в тех случаях, когда жилищный кооператив создавался независимо от администрации или когда его правление, используя имевшиеся лазейки в законодательстве, пыталось самостоятельно распоряжаться заселением возведенного жилья или, что еще хуже, передавало построенные домостроения жильцам на правах собственности. Последнее было особенно нетерпимо потому, что в этом случае жилище становилось основой независимости людей от воздействия на них государства. Поэтому органам власти приходилось постоянно укрощать самостоятельную жилищную кооперацию и идеологически, и политически, и организационно, и законодательно[229]. И хотя кооперативное жилище согласно принятым в начале 1920-х гг. декретам являлось обособленным видом собственности, которая не сводилась к государственной собственности, власть стремилась распоряжаться ею точно так же, как и всеми прочими видами: ведомственной, муниципальной – и постоянно корректировала под эту задачу существующее законодательство.

Организационно-управленческие и идеологические причины противостояния со стороны органов осуществления государственной градостроительной политики той строительной политике, которую проводила жилищная кооперация, заключались не в отрицании властью индивидуального жилища как такового[230], не в запрещении живописной планировочной структуры поселения-сада, не в отказе от трактовки поселения как законченного планировочного целого, а в категорическом отрицании возможности персонального владения людьми собственным жилищем и приусадебным земельным участком.

Государственные органы противоборствовали не строительству поселков-садов и индивидуальных жилищ в них как таковому. Наоборот, власть была очень заинтересована в том, чтобы население, объединяемое в кооперативы, собственными усилиями и за свои деньги возводило новый и восстанавливало старый, стремительно разрушающийся жилой фонд. Она решительно выступала лишь против того, чтобы руководство жилищной кооперацией самостоятельно распоряжалось построенным жилым фондом – посемейно заселяло людей в обособленные, автономные домостроения.

Предоставление жилья в СССР являлось прерогативой исключительно государственных органов, а наделение кого-либо отдельным жилищем – серьезной мерой социального поощрения, практиковавшейся по отношению к лицам, особо отличившимся или приближенным к власти. На этом принципе была основана вся общегосударственная жилищная политика, на нем базировался механизм управления людьми – жилье предоставлялось лишь тем, кто трудился на фабриках, заводах и в советских учреждениях, а никак не безработным, частным кустарям, нэпманам, «социально чуждым» категориям граждан, мигрантам, не обретшим места работы в государственной системе труда. Исходя из этого принципа жилище на протяжении всего рассматриваемого периода использовалось как средство дисциплинарно-поведенческого воздействия на тех, кому оно предоставлялось[231].

Независимое от власти решение людьми жилищных проблем, самостоятельное объединение их для возведения персонального жилища на собственном клочке земли противоречило партийно-государственной установке на формирование социально однородных, зависимых, контролируемых, управляемых, прикрепленных к месту труда и месту жительства производительных единиц нового общества – трудобытовых коллективов[232], в которых за счет тесного переплетения трудовых и бытовых процессов должно было обеспечиваться взаимовлияние и взаимокорректировка норм бытового поведения людей и характера их отношения к труду. В этом и заключалось социально-организационное содержание советской градостроительной политики изучаемого периода. Она и ее важнейшая составляющая – жилищная политика – были неразрывно связаны с общегосударственной административно-управленческой доктриной. В соответствии с этим и формулировались постулаты планировки советских рабочих поселков и типология жилища в них.