моложе и волосы, вон, гуще. Но я же помню свои фотографии…, и вязаная синяя жилетка с ромбиками моя!

«Я» из другого времени смотрела на меня с интересом, но без особого удивления, как на новую чудесную породу лабораторной крысы, над выведением которой три года трудился весь отдел.

Откуда-то я знаю, что не нужно задавать самый первый в очереди вопрос: «Кто ты?» Слова пока, вообще, не нужны. Тяну руку к её непослушной шевелюре. Эк, меня зацепило, вот, уж точно: у кого, что болит…, Барменша не сопротивляется, даёт мне себя рассмотреть и потрогать. Так осторожно и доброжелательно знакомятся с лошадьми и собаками.

Мы уже сидим за столом, и я показываю «мне» невесть откуда взявшиеся бумажные снимки моей мамы. «Я» отрицательно качает головой: нет, мол, не её это родня.

– Хочешь выпить? – это первая фраза, которую она произносит, не двигаясь, впрочем, с места, а, только кивая мне на сервант с разноцветными бутылочками, как будто это не её работа – спаивать посетителей. А посетителей-то, кроме меня, трое: поддатые, но вполне приличные молодые девицы с картонажной фабрики (или из швейного цеха, или сборщицы лампочек с конвейера)

Невероятно трудно огибать стойку, как плыть в овсяном киселе. Бутылки сливаются в многослойную синусоидную радугу, последнее, что я вижу, со скрипом поворачивая голову: моя молодежная копия, застрявшая в бешено-вращающейся вертушке.

Я в огромном ангаре. Свет падает фрагментами из высоко прорубленных окон и приоткрытых ворот, со всех сторон, как на картинах Караваджо.

Я участвую в мега-турнире по страйку, но пульки кончились и теперь, чтобы победить, мне нужно невредимой добраться до финиша, находящегося неизвестно где. Ворота – самый близкий и простой вариант, но я знаю, что бежать надо вверх по узкоступенчатой железной лесенке до двери на самой верхней площадке. Метров тридцать вверх, и бежать надо быстро, чтобы на крыше меня не перехватили враги, у которых ещё остались пульки.

На крышу вылезаю, не имея в легких ни одного кубического сантиметра кислорода. Опоздала! Навстречу спешат плотной шеренгой три красавца мужика в черных джинсах, черных приталенных футболках, но в белых кружевных мушкетеристых воротничках и «кудрях до плеч».

Дураку ясно, что мне надо туда, куда меня не пускаю. Не притормаживая, выставляю вперед незаряженную винтовку, прорываюсь через опешивший строй, и качусь на заднице по наклонной в неизвестность, которая оказывается круговым балконом огромного зала.

Большой крытый павильон. Я рассматриваю его сверху, как будто со второго этажа. Похоже на гигантскую гримерку. Других сравнений на ум не приходит. А на что еще похожи длинные ряды столиков с зеркалами, за которыми одни люди усердно разрисовывают других, наклеивая им носы, бородки и рога.

Хочу поближе разглядеть подготовку к грандиозному, по всей вероятности, шоу и (сама не ожидая от себя такой прыти) спускаюсь вниз по гладкому металлическому шесту, как героиня-пожарница (или профессиональная стриптизерша)

Несколько недораскрашенных голов одновременно поворачиваются в мою сторону, за ними ещё, потом ещё. Т.е. кто ближе ко мне, встают со своих мест и начинают пятиться по узким проходам, цепляя соседские стулья. Может паника из-за моей винтовки? Тихо, потом сильнее и противнее звучит сигнал тревоги…

Воздух продолжает верещать, ко мне бегут врачи. Ага, аппаратик мой часто-часто запикал. Пульс и давление. Да, что ж вы так перепугались-то? И старушек-соседок моих перепугали…

Дина

Господи, как стыдно. Лучше бы на меня орали, гнобили, обвиняли одну во все грехах. Так, ведь оно и есть, так и есть. Даже папуаска отчитывает нас, не повышая голоса. На неё, вообще, не похоже, я была уверена, что она «Спокойной ночи» тихо сказать не может, а вот бубнит как бабка-ведунья уже минут пятнадцать. О чем она, кстати?

– Эй-эй-эй! О чем это Вы?

– Дина, ты разве, еще не все сказала, что могла?

– Ну, и что?! Ну, и пусть! Почему распускают всю группу? С какой стати?

– Работа группы приостановлена временно, до принятия решения. Ситуация нестандартная.

– Какого решения? Ты можешь говорить на человеческом языке?

– Куда уж человечнее, – администраторша досадливо тряхнула кудряшками, – не каждый день по главному гримерному цеху шастают фантомы с пулеметами.

– С винтовкой, – поправил Бен.

– Заткнись, ладно, – устало выдохнула папуаска, – можете считать себя в отпуске. Все. В работу пойдут накопившиеся записи. Свободны.

Первой направилась к выходу Перлита, за ней семенил Бохай, потом – все остальные. Я же была уверена, что у меня получиться! Уверена! Ни на секунду не сомневалась, ни вот на столечко! Что же теперь будет? Что же будет?

Сон последний

Куда-то подевалось моё тело. Ого-го-го!!! Люблю такие сны, только надо осторожненько, чтобы не проснуться. Мужик в костюме лакея не видит меня или не обращает внимания? Прыгаю у него перед толстым носом. Ура! Не замечает.

Мороженое! Выхватываю рожок из рук покупательницы, она недоуменно вертит головой – понять ничего не может. Как здорово, что, будучи голодной студенткой, я научилась есть во сне и вкус при этом чувствовать. Выхожу на улицу и, не в силах сдержать нездорового восторга, медленно, а потом быстрее и быстрее лечу над стоячей прохладной водой к дальнему пляжу…

Кажется – просыпаюсь, какая жалость…

Нет, смотри-ка, не проснулась. Оказалась на длинной мокрой набережной. Тело ко мне вернулось и в руках оно держит плотный, тяжелый вращающийся шарик. Он нагревается и уже жжет ладонь, но выскочивший из-за моей спины приятель Леха, выхватывает его у меня и бросает на асфальт. Шарик взрывается. «Так-то», – кратко и веско комментирует Леха.

Опять не проснулась. Сижу, как дура в декорациях осеннего парка, выполненных в духе русского местечкового импрессионизма, а вокруг шарятся плоские черные сущности, отдаленно напоминающие животных из чернушно-авангардных мультфильмов.

Наконец-то! Пробудилась! Или нет… Где соседки по палате? Где ставшие родными жуткохрапящие бабушки? Что за умильно-фисташковые стены?

Ааа, блин, вспомнила! Вчера же мне поплохело, так, наверно перевели в отдельный бокс. А как везли, не помню. Напихали снотворным, аж три сна подряд углядела.

Стоп! Нееет, меня не проведешь. Аппарата нет, боли нет! Не проведешь, я в этом сновиденческом деле – доктор! Надо же! Четвертый подряд! Такого еще не было. И какой-то кумачевый транспарант с белыми буквами. Во-первых таких уже не рисуют, во-вторых не могу прочесть надпись. Это с моей-то единицей на обоих глазах!

Ну-ка, а встать?

Оп! Да! Да! Да-да-да! Что хочу – то и делаю! Отличный сон! Подольше бы…

Йордан

– Я тебе уже на всех мыслимых и немыслимых святынях поклялась, что не собираюсь сигать с крыш и совать голову под циркулярный нож на