в Сумах я добрался до архива и посмотрел дело, которое завели особисты на эту женщину. В целом она не врала – был и партизанский отряд, и медаль, вернее, было представление на медаль от командира отряда, которому дали ход после проверки. От самого отряда к концу войны остались два человека – один из бойцов, который сейчас жил под Курском, и мать Орехова. Остальные погибли во время «Рельсовой войны» августа сорок третьего – немцы тогда лютовали страшно, не жалея сил и средств. Со вторым выжившим мать ни разу не встречалась – или же «мой» Орехов ничего об этом не знал.

В общем, с такой матерью неудивительно, что Орехов пошел в пограничники, а потом согласился служить в КГБ. Я не знал, как он смотрел ей в глаза, когда стало известно о его предательстве, но, видимо, как-то договорился со своей совестью. Я не знал и как сложилась судьба этой женщины – нам про неё ничего не рассказывали, и лишь косвенно я мог предполагать, что к середине восьмидесятых, когда Орехов вышел из тюрьмы, отбыв свои девять лет, её уже не было в живых. То есть лет десять-двенадцать она проживет точно – из этого я и был вынужден исходить в планировании своих действий.

Впервые я зашел к ней вечером первого дня пребывания в Сумах – городок маленький, все друг друга знают, и если бы я её проигнорировал, слухи рано или поздно дошли бы и до управления КГБ, где ко мне могли возникнуть неприятные вопросы. Впрочем, всё оказалось не так страшно – она накормила меня свежими блинами со сметаной, рассказала обо всех соседях, которых «мой» Виктор чисто теоретически мог помнить, их разводах, свадьбах и смертях, спросила про уже мою свадьбу и удовлетворилась неопределенным ответом про «работу в этом направлении».

В принципе, некоторая мизантропия Виктора играла мне на руку – мать знала, что её сын не слишком общительный человек, что это относится и к ней самой, и принимала его таким, какой он был. При этом он мать по-своему ценил – впрочем, сложно не ценить человека, который тебя вырастил, отказывая себе буквально во всём. Ну а в моём случае всё выглядело так – я заходил к ней раз в неделю, приносил что-то из еды, отсутствие чего подмечал в предыдущий визит, и позволял просвещать меня о бурной жизни людей, про которых я слышал впервые и забывал сразу же после выхода на улицу.

В памяти Орехова я не нашел ни одной его попытки перевезти мать в Москву или как-то улучшить условия её проживания в Сумах, хотя сходу мог придумать несколько вариантов и того, и другого – конечно, речь шла не о покупке отдельной квартиры, на это накоплений на сберкнижке не хватало. Почему-то в СССР жильё стоило одинаково и в столице, и в самой глухой провинции.

– А баб Таня ему и говорит...

Меня откровенно разморило после домашней еды, и я слегка поклевывал носом под очередной рассказ чужой для меня женщины про чужих и незнакомых людей. Ещё немного таких «баб Тань» – и я отрублюсь прямо на такой удобной тахте. Правда, мать Орехова я предупредил, что мне надо сегодня ещё и на работу успеть, так что был уверен, что она сделает для этого всё возможное, даже дотащит на собственном горбу, если возникнет такая необходимость. Я представил картину приноса моего тела в управление, с трудом улыбнулся и решил вмешаться в эту сагу.

– Мамо, – Орехов так обращался к матери, и я не стал рушить эту традицию, – а расскажи об отце?

– Ой, да что там рассказывать, – она легко перешла на предложенную мною тему. – Был и был, а потом сплыл.

– А как сплыл? – не отставал я.

Мне почему-то стало интересно.

– Да просто всё... тогда всё было просто. Дали задания, он в одной группе, я – в другой, ушли. Мы вернулись, они нет...

– И не ждали?

– Почему не ждали – ждали, сколько могли, – она отмахнулась, как от назойливой мухи. – Но недолго, долго нельзя было. Если провал и кто-то заговорил – всё, ноги в руки и вперед, на новое место. Секреты оставили, но никто не пришел –