это: пришлось в нужный момент немного перевести назад стрелки на часах собора Святого Петра и снова запустить их, добавив тем самым лишний удар к звону колоколов.

Поскольку вблизи старых церквей время течёт довольно вяло, это задание оказалось легче, чем я ожидала. Мой дополнительный удар колокола получился не так элегантно, как у Греты или Леандра, но Дарий увлёкся и случайно добавил три удара колокола, так что я, должно быть, сделала всё сравнительно хорошо. Никаких других странных происшествий, вроде того, у фонтана, не случилось, и я окончательно успокоилась.

Конечно, на обратном пути я попыталась подойти к тёте Бланш, чтобы ещё раз расспросить её о случившемся, но она куда-то пропала.

Когда мы шли от площади Святого Петра через великолепные музеи Ватикана к Сикстинской капелле, где нас ждало третье и последнее задание дня, мне удалось протиснуться на лестничную площадку рядом с Пиппой и её подругой.

– Привет, – сказала я. – Я подслушала сегодня утром…

– Да, – сказала рыжеволосая женщина, глядя на меня. – Это я. – Она откинула назад кудрявые волосы. – Хочешь меня сфотографировать?

Я моргнула.

– В… вас? – переспросила я. – Сейчас?

– Можем сфотографироваться вместе, если хочешь. Я подпишу тебе снимок.

– Вообще-то…

– Элизабет, мне кажется, её не интересуют твои кинематографические успехи, – вмешалась Пиппа. – В чём дело, Офелия?

– Вы знали моего отца, – сказала я Элизабет. – Вы сказали, что будете скучать по нему, что он приезжал погостить и…

– То есть ты не смотрела мои фильмы? – Она поджала губы. – Какая жалость! Потому что так уж вышло, что я стала первой из Вневременны́х, сыгравшей саму себя в киноверсии своей жизни. Голливуд был у моих ног!

Я пожала плечами.

– Извините.

– Ну, я могу одолжить тебе диск с записью.

– Элизабет. – Пиппа положила руку женщине на плечо. – Офелия, я уже несколько раз объясняла тебе, что твой отец не был Вневременны́м, – она снова повернулась ко мне. – Он даже не должен был знать о нашем существовании.

– Но он всё равно знал, – сказала я, и Элизабет кивнула.

– Да, – подтвердила она. – Кроме того: он знал мои фильмы наизусть. И ценил мой титул. Мои заслуги перед Англией. – Она потянула за жёсткий воротник платья.

– Я обязательно посмотрю, – пообещала я, что, похоже, немного её успокоило. – Значит, мой отец даже бывал в Янтарном дворце?

– Нет, он не мог остановить время. Но он писал нам, договаривался о встрече со мной и моими друзьями за пределами безвременья и интересовался самыми разными вещами. Потоками пыли и Концом времён. Какой замечательный человек был твой отец, и такой красивый! Вообще, он очень интересовался легендами о наших предках. Если бы только вокруг него не происходило столько странных аномалий…

Пиппа резко вдохнула.

– Давай не будем о прошлом, Элизабет. Ты тогда рассказала ему то, что не предназначалось для его ушей, и тем самым подвергла всех опасности, – назидательно напомнила она, и, к моему разочарованию, Элизабет виновато кивнула.

– Да, ты права, конечно, – пробормотала она. – Хотя твои сеансы с мадам Розе́ в семидесятые годы не раз приводили нас в интересные ситуации, дорогая Пиппа.

– Ну, это совершенно другое дело.

– В любом случае тогда аномалии были гораздо слабее, чем сейчас, – размышляла Элизабет. – И в какой-то момент они прекратились. Сейчас мне кажется, что это было как раз перед тем, как с бедным Симоном произошёл несчастный случай…

– Элизабет, прошу тебя! – крикнула Пиппа и схватила подругу за руку так грубо, что та потрясённо распахнула глаза.

Я к тому времени уже была сыта по горло их тайнами.

– Почему всё это такой большой секрет? – фыркнула я. – Почему никто не говорит о папе? Вы что, все чего-то боитесь?

– Чепуха! – поспешно воскликнула Пиппа.

Элизабет поджала губы.

И прапрабабушка вдруг толкнула меня с такой силой, что я чуть ли не кувырком пролетела через следующую арку. И оказалась в Сикстинской капелле!

В обычный день, конечно, это место должно было кишеть посетителями. Но каким-то образом Вневременны́е устроили так, что мы чудом остались одни. Наши шаги эхом отражались от пёстрого узорчатого мраморного пола, полукруглый свод над нашими головами простирался гораздо выше, чем я ожидала, и здесь пахло памятью веков и давно ушедшими благовониями.

Но больше всего меня поразили яркие краски полотен, которые внезапно засияли со всех сторон. Я никогда не видела картин прекраснее. От этого великолепия у меня на мгновение закружилась голова, прежде чем я вспомнила, что только что хотела сказать.

– О каких легендах расспрашивал мой отец? Разве нельзя рассказать мне хотя бы об этом, – прошептала я. Дядя Жак тем временем размахивал руками, приглашая меня присоединиться к нему и другим кандидатам в центре длинного зала. Но я сделала вид, что не замечаю его. – Конечно, мне ведь можно об этом знать? – продолжала допытываться я. – В конце концов, я, как и вы, Вневременная.

– Конечно, – сказала Элизабет, и даже Пиппа теперь неохотно кивнула. – Согласно легенде, Янтарные семьи происходят от бога Хроноса. Ты о нём слышала?

– Из греческой мифологии? – предположила я, вспоминая свиток, который попался мне в первый день в архиве.

– Именно, – сказала Элизабет. – Хронос был богом времени, и говорят, что, помимо детей от богов, он завёл и потомство от человеческой женщины. Точнее, у него родились на земле два сына и две дочери, обладавшие способностью останавливать и направлять течение времени. Эти четверо, чьи имена не сохранились в истории, нам известны лишь месяцы их рождения, были родоначальниками Янтарных линий. Но ни одного из них сегодня нет в живых. Однажды дети Хроноса исчезли, хотя… Некоторые из наших придерживаются невероятной версии, что президент Пан – последний из них. Однако боюсь, что даже он недостаточно пожил для этого.

– Офелия! – Дядя Жак потерял терпение. – Иди сюда, пора начинать.

Остальные Вневременны́е тоже выжидательно смотрели на меня.

– Чёрт! Я… мы поговорим позже, да? – пробормотала я. Элизабет кивнула, и я оставила их, чтобы принять участие в следующем конкурсе.

В передней части часовни находилась гигантская картина – обнажённые люди на ярко-синем фоне. В центре был изображён Иисус, который, похоже, судил людей, отправляя одних в рай, а других – в ад. Этот образ произвёл на меня такое сильное впечатление, что мне было трудно оторвать от него взгляд.

Но дядя Жак указал на другую фреску на потолке, прямо над нашими головами.

– Сотворение Адама, – сказал он. – Вы стоите под одной из самых известных работ Микеланджело. Видите, как он освещён днём?

Свет проникал через окна, расположенные чуть ниже потолка. Он освещал и эту картину, на которой был изображён мужчина на лугу, протягивающий указательный палец, почти касающийся