Проснулся – солнце стояло высоко. Девять утра. Проспал он всего три с половиной часа. Но ему теперь, в состоянии душевного подъема, этого вполне хватало.

Первой мыслью при пробуждении – кроме привычной тоски по Линочке – было: «Ее убил не наркоман. И не алкаш. Об этом свидетельствовал запах, о котором вчера говорила покойница. То же предполагает и следователь Склянский».

Не вставая, он потянулся к карандашу и коротко пометил: «Не наркоман, не маргинал. А кто?»

Голова, не замутненная антидепрессантами, работала ясно. Можно сказать, бурлила идеями. И первая из тех, что вспыхнула: в свете вчерашнего рассказа Линочки надо заново встретиться со свидетелем Павлом Егоровичем. Вдруг, если задашь ему наводящие вопросы, он что-то новое припомнит?

Тут же, вдогонку, подбежала другая идея: надо переговорить со следователем и аккуратно донести до него задумку заново опросить свидетеля. Ведь дело по-прежнему остается «висяком», и комитету будет почетно, наконец, рано или поздно раскрыть его.

Пока звонить кому бы то ни было – тем более пенсионеру – не позволял этикет: рано. Петр Николаевич спустился вниз, сделал себе кофе. В холодильнике имелся йогурт. Три раза в неделю сюда в его отсутствие приезжала горничная, которую оплачивал канал. Пылесосила, мыла, подстригала газон, гладила рубашки. Закупала и готовила еду – любимые блюда Остужева.

После завтрака профессор побрился, принял душ. Тоже элемент самодисциплины, помогающий выстоять – каждый день, невзирая на настроение и планы, быть чистеньким и гладко выбритым. А тут и десять часов пробило – можно звонить.

У следователя Склянского телефоны не отвечали, ни рабочий, ни мобильный. До него вообще было крайне сложно дозвониться – об этом Остужеву рассказывал корреспондент Возницын (Макс Острый), который добивался его ради интервью.

Тогда вдовец набрал свидетеля Брячининова. Сотовый Павла Егоровича находился вне зоны доступа, и профессор позвонил свидетелю по домашнему. Трубку взяла женщина с бесконечно усталым и грустным голосом, и ученый сразу заподозрил неладное.

– Слушаю, – прошелестела она.

– Могу я поговорить с Павлом Егоровичем?

– Кто его спрашивает?

Остужев, довольно путано, представился.

– Я вас поняла, – прервала его дама. – К сожалению, говорить он с вами не может.

– Что такое?

– Он скончался.

Профессор рассыпался в соболезнованиях. Потом ему вдруг пришла в голову мысль, достаточно параноидальная: а вдруг кто-то стал убирать свидетелей убийства Линочки? И он спросил:

– Простите, как он умер?

– Быстро и в одночасье, – прерывисто вздохнула женщина. – Обширный инфаркт.

– Сочувствую вам. Я сам был в положении, подобном вашему – ведь я потерял жену.

– Да, мне Паша рассказывал.

Разговор был исчерпан, и Петр Николаевич положил трубку.

Телефоны следователя по-прежнему не отвечали.

Водителю профессор велел приехать в одиннадцать и оставшееся до его приезда время занимался тем, что надраивал свои и без того сверкающие штиблеты. Вскоре коротко звякнул домофон: мол, я прибыл, выходите, товарищ профессор.

По пути в Останкино ученому пришла в голову новая идея, и он решил ее сегодня же ночью осуществить.

* * *

Одна из причин, почему Чуткевич выбрал для офиса именно это обшарпанное и затрапезное здание НИИ, заключалась в том, что оно находилось неподалеку от телецентра и от резиденций других телеканалов-конкурентов. Поэтому и строиться он хотел на бульваре Королева: все под боком, все рядом, можно встречаться, сговариваться, переманивать сотрудников и гостей. Черный «мерс» важно проплыл по бульвару, повернул к офису.

У входа в здание, где заседал канал, стояла новая демонстрантка с новым плакатом. Выходя из машины, Остужев пригляделся. Дама была немолодая и полная, лицо чрезвычайно грустное, носик и глаза красные. На транспаранте, висевшем на ее груди, значилось: ПОМОГИТЕ! ДОЧКУ БЕЗВИННО АРЕСТОВАЛИ!

Не исключено, что женщина эта встречалась ему здесь, у подъезда, и раньше. Кажется, с неделю назад профессор ее вроде бы видел (потом даму сменили ненормальные с цитатами из Библии). Однако раньше Петр Николаевич, увлеченный своими делами, а также собственным состоянием, не обращал на нее внимания. Депрессия (или антидепрессанты?) вообще способствует углублению в личные проблемы и неумению сочувствовать другим. Но теперь, когда фаза его заболевания сменилась на активную, действенную, ему хотелось всем помогать и всем благодетельствовать. И профессор решительно отклонился от привычного маршрута, ведущего ко входу в офис, и шагнул в сторону женщины.

– Что у вас случилось?

Она вгляделась в него и всплеснула руками.

– Ой, вы? Сам профессор Остужев?

Когда канал раскручивал его изобретения, профессора принудительно впихивали едва ли не во все программы, которые выпускал «XXX-плюс». Немудрено, что Петр Николаевич примелькался. Несмотря на полную оторванность ученого от жизни, тот факт, что кто-то узнал его, оказался ему приятен.

– Да, это я.

– Как же вы мне нужны! – со страстью проговорила дама. – Как же Бог управил, что я встретила именно вас!

– А что такое?

Водитель Виктор, видя, что Петр Николаевич увлекся разговором, деликатно остановился в сторонке и закурил.

И сразу, словно вопрос Остужева пробил плотину, информация хлынула изо рта женщины бурным потоком, перескакивая с пятое на десятое, перепрыгивая от бузины в огороде до киевского дядьки. Но основное удалось вычленить: дочь, посадили, особняк, кровавое убийство, погибли муж, свекор, свекровь, девочка моя сидит в СИЗО.

– Подождите, – решительно прервал даму профессор. – Я постараюсь вам помочь, но для начала вам надо рассказать мне все по порядку. Давайте поднимемся ко мне в кабинет.

Он выправил для женщины пропуск, она оказалась Вероникой Аркадьевной Кординой. Шофер, как было положено и заведено, проводил их обоих на место работы Остужева. Дама сняла с себя транспарант и понесла его в руке. Эллочка, умница, когда они входили, очень скептически оглядела плакат в руках дамы и чуть слышно спросила профессора: «Вам ДВА кофе подавать?» Типа: эта тетенька вам вообще нужна? И, может, вызволить вас как-нибудь, босс, из этого плена? Но профессор освобождаться не пожелал – напротив, сам учтиво осведомился у гостьи: «Вы что-нибудь выпьете? Кофе? Чаю?»

– Ой, мне бы воды, – простодушно откликнулась она. – Очень жарко сегодня тут у вас стоять.

Они вошли, и Остужев усадил просительницу на кожаный диван, а сам расположился напротив, в кресле. Вошла Эллочка и расставила на журнальном столике воду и кофе. Принесла, заботливая, и конфетки с печеньками.

Профессор попросил даму, чтобы рассказала по порядку. Сам не перебивал, только иногда направлял наводящими вопросами в нужное русло. Женщина довольно быстро успокоилась и повествовать стала связно и логично.