А Мореходов обратился куда-то к потолку (что, в сущности, было правильно, согласно местонахождению духов) и возопил:

– Полина! Полина Лайт, как вы слышите меня?

Стенографистка, находящаяся в спецаппаратной, немедленно, для верности, набрала вопрос в мессенджере. Актриса-пародистка Сашенька Шарова в отдельной каморке приготовилась отвечать.

И вот по экрану пополз письменный ответ Полины: «Слышу вас хорошо».

Актриса немедленно продублировала слова голосом Лайт. Он, в ее интерпретации, звучал несколько замогильно. Слова разнеслись по громкой связи надо всей студией:

– Слышу вас хорошо.

Раздался общий вопль – смешанного ужаса, смятения и восторга.

Отец певицы схватился за голову, и слеза поползла по его правой щеке.

Ведущий тоже не мог справиться с волнением – но это было хорошо, за это ему как раз и платили деньги. Однако профессиональные качества (и это тоже оплачивалось) он не потерял, потому что чуть срывающимся голосом спросил:

– Полина, вы слышали, что происходило сейчас в нашей студии?

И опять – стенографистка печатает запрос на мессенджере, следует письменный ответ Полины, и его дублирует актриса. Через короткую паузу прозвучало, опять-таки слегка замогильно:

– Да, я слышала.

Участников шоу всегда предупреждали – а с родственников так и вовсе брали строжайшую подписку, грозившую миллионными штрафами, – что ни в коем случае нельзя вмешиваться в диалог и самочинно задавать вопросы загробному гостю. Если только ведущий попросит и разрешит.

Но отец не мог сдержать себя. Он поднял голову – лицо было залито слезами – и прокричал куда-то вверх: «Полиночка, ты слышишь меня?»

Стенографисткам и техникам также велели несанкционированные контакты родственников с духами не поддерживать, и в этот раз они четко выполнили инструкцию: не стали набирать и передавать вопрос отца. Но, как лучшая иллюстрация данных профессора Остужева, что мертвые вообще-то видят и слышат все, что происходит на Земле – все, что их интересует, – Лайт сама проговорила, точнее, ее слова появились на экране спецпередатчика: «Да, папа, я слышу». Актриса, дублирующая текст, тоже проявила профессионализм, и – пусть вопрос задан не в соответствии с установкой – ответ она озвучила:

– Да, папа, я слышу.

Но тут бразды правления вернул к себе Мореходов. Он проговорил:

– Скажите нам, Полина, что вы думаете по поводу происходящего? По поводу всего, что здесь говорилось?

Лайт покорно стала отвечать. Буковки поползли по экрану монитора. Актриса, подпустив в голос волнения, принялась озвучивать покойную певицу:

– Дорогие мои! Папа! Прохор! Вам не стыдно?! Перестаньте, я не могу это слышать! Прекратите. Папа, помирись с Прохором. Пожалуйста! Ради Федора! Ради моей памяти! Я призываю вас!

Отец плакал уже навзрыд, закрыв лицо обеими руками. Камера брала его сверхкрупным планом. Мореходов внимал, вроде бы глубоко потрясенный. Режиссер, невидимый в аппаратной, не мог скрыть своей радости: эфир получался забойнейший! Массовка испытывала сильные чувства, и камера жадно выхватывала потрясенные лица. Какая-то женщина-зрительница упала в обморок, сползла со стула. К ней устремился врач.

А Лайт продолжила устами Сашеньки Шаровой – теперь она обращалась ко всем собравшимся, и в голосе ее звучал сдержанный гнев – все-таки Сашенька тоже недаром ела свой хлеб и умела переводить письменные эмоции в устные:

– Артем! – обратилась она по имени к ведущему. – И вы все, дорогие мои коллеги-телевизионщики! Хватит! Хватит вам зарабатывать на моей смерти! Надоело! Побойтесь вы Бога!

Ухватившись за последнюю фразу, Мореходов возопил:

– Полина! А Бог есть?! Как у вас там говорят? Бог – есть?!

Но только шуршание эфира было ему ответом. Техник, организовывавший сеанс, растерянно произнес:

– Связь потеряна.

Режиссер, ухватившись за последнюю реплику – он тоже знал толк в том, как надо организовывать зрелище, – повторил ее через громкую трансляцию, так что всей студии – и всей стране – стало ясно:

– Связь потеряна.

Потом режиссер прошуршал что-то в наушник ведущему, и тот, чтобы завершить передачу на самой высокой ноте, начал быстренько-быстренько прощаться, а все наличные камеры по очереди выхватывали потрясенные лица отца, экспертов, зрителей – и выведенную на экран огромную фотографию веселой, загорелой, красивой и безнадежно мертвой Полины Лайт.

* * *

Остужев вернулся домой, когда вовсю рассвело. Прошелся по комнатам, раздеваясь. Хороший дом, красивый дом. Оцилиндрованные бревна словно источали свет и тепло, накопленные в течение дня. Дубовый паркет ласкал пятки. Шторы на окнах, выбранные и сшитые Линочкой, придавали уют старой шкатулки. Прекрасный дом, милый дом. Только вот что, спрашивается, было ему одному здесь делать?

Без Линочки, без детей, без друзей или родственников? Зачем ему эти комнаты? Да, есть место, чтобы с комфортом поспать и завтра снова чем-то заниматься. Хотя бы чем-то – то есть, по сути, убивать время.

Убивать время – ради чего? Чего ждать? Известно, чего – ухода отсюда. Того времени, когда он наконец-то объединится со своей возлюбленной Линочкой. Теперь у него была не то что надежда – уверенность, что соединится. А пока оставалось провести время здесь. И по возможности сделать для людей что-то хорошее и полезное.

И перед людьми вокруг не ударить в грязь лицом. Теща-покойница, помнится, говорила о своей дочке с неизменным пафосом: «Она посвятила своему мужу всю себя!» И еще: «Без Линочки он не достиг бы и сотой доли своих успехов!»

Поэтому, когда после трагичнейших событий Остужев постепенно пришел в себя, то, помимо глубокой и неизбывной скорби по Лине, начал испытывать еще одно чувство – американцы назвали бы его «челлендж», то есть вызов. Профессор хотел доказать, что не одной только женой – пусть сколько угодно заботливой, разумной и хваткой – объясняются его победы. Он ведь тоже, черт побери, не лыком шит! И не на помойке найден! И сам с усам!

Вот и сейчас: расшвырянную, пока раздевался, одежду он аккуратно за собой прибрал и повесил в шкаф. Для того чтобы сохранить в одиночестве душевное здоровье и человеческий облик, требовалась самодисциплина. Никакого беспорядка. Взял книгу с полки, посмотрел – поставил на то же место. Поел – немедленно убрал за собой в посудомойку чашку-ложку. Встал утром с ложа – тут же его заправил. И так далее. Все, что раньше делала для него и вместо него Линочка.

Он поднялся в кабинет. Спать в их с Линочкой спальне он так и не научился. Даже заходить туда избегал. Ночевал обычно в своем кабинете. Близко книги, рядом стол и компьютер. Раскладывал диван и устраивался под пледом. Около изголовья на ночь клал бумагу и карандаш – вдруг в полудреме или как проснется осенит ценная мысль?

Он застелил диван, лег. И немедленно провалился в черную шахту без дна.