— Тарлос Кастеда — ответила тень и продолжила смотреть.

Теперь он знает его имя, и оттого стало еще более жутко. Ну зачем он спросил? Дэвид захотел как-то избавиться от незваного гостя, не видеть его, очистить сон от этой неприятной, мешающей черной занозы, но не знал, как.

— Уходи из моего сна, — выдавил из себя Дэвид. — Здесь так хорошо, красиво и тепло, а ты мешаешься. Ты здесь никому не нужен.

Чернота бесплотного тела уходила в воду дымными смоляными щупальцами. Они извивались в воде, не растворяясь, и отпугивали рыб. Бедные рыбины шарахались в стороны, образуя вокруг огромный круг водяной пустоты. Ровно на расстояние, чтобы щупальца тьмы не достали их.

На секунду Дэвида посетила мысль сделать пару шагов вперед, протянуть руки и сомкнуть их на шее Тени, чтобы задушить ее. Или в том месте, где должна быть шея, если бы она была человеком. Но он испугался это сделать. Вдруг она ядовитая, или кусается? Не зря же она такая страшная, и волосы на его теле встают дыбом. Она точно опасная, и пугает его не зря. В мочевом пузыре стало тесно, Дэвид испугался еще и того, что описается от страха.

Теплое, хорошее и солнечное утро вокруг омрачилось этими ощущениями, как всегда бывает во сне, когда в него пробирается что-то внезапное. Вместо рукопашного боя Дэвид решил нагнуться и пошарить широкой ладонью между рыб у себя под ногами. Он схватил одну большую рыбину, поднял ее из воды и швырнул в сторону тени. Упругий рыбий хвост блеснул на солнце стальной чешуей. Шлеп. Рыбина ударилась о вязкую полупрозрачную субстанцию и поглотилось ею, словно вязким желе.

Она еще трепыхалась немного, пока черные потоки скользили по упругому чешуйчатому телу, из гибкой спины топорщились плавники. Дэвид ожидал, что рыбина начнет перевариваться, тая, словно от кислоты, но ничего такого не произошло. Существо не съело ее, а лишь обездвижило. Рыбина медленно сползала вниз внутри желе, вывалившись из него обратно воду и всплыла вверх брюхом. Раньше она была пестрой и красивой, с бирюзовыми кругляшками на хвосте и синими крапинками на плавниках, но сейчас посерела, потеряв все свои яркие цвета. Тело было не тронуто, но рыба была мертва и тянуло от нее мертвечиной.

— Ты съел ее жизнь! — в отчаянии закричал Дэвид.

Перед ногами расступились мальки, юркнув в стороны. Дэвид развернулся и принялся бежать. В воздухе послышался плеск и хлюпанье, брызги ударялись о кожу и стекали по лицу. Он действительно бежал, и бежал быстро, как это бывает наяву, а не во сне, когда ноги вязнут в тягучем мороке и не могут пошевелиться. Тень поплелась за ним, не отбрасывая тени, но догоняя своими отражениями. Она двигалась медленно, а Дэвид быстро, но все равно догоняла. Преследовала, плывя по пятам. То и дело Дэвид останавливался, боясь повернуться, чтобы оценить расстояние, на которое убежал. Хватало храбрости только взглянуть на воду. Отражения были черные, и в солнечных бликах прятались огненно-красные глаза. От воды стал сильнее подниматься пар. Он становился гуще и молочнее, и обрел странный запах. Запах табака! Пар тянулся столбом и извивался, как лоскуты порванного платья на ветру, еще мгновение, и он превратился в дым. Везде, везде этот дым… Дэвид закашлялся, чувствуя, как сжимается его горло.

Проснулся он с неистово колотящимся сердцем и поджатыми ноздрями. Доктор предупреждал, что такое возможно. Сердце колотилось и раньше, и было жутко во снах, но еще никогда начало таких снов не было светлым и приятным. Столько яркого солнца и тепла Дэвид никогда не видел и не чувствовал. Полет Миражей начал проникать в его сны. Что, если Миражи просочатся глубже и изгонят последнюю Тень из его снов? Было бы хорошо, просто замечательно.

«Но тогда ты, скорее всего, уже не проснешься», — тут же подумалось Дэвиду и изгнание Теней из его снов перестало воодушевлять.

— Доброе утро, — послышалось тихое с подоконника. — Солнце встало сорок минут назад. Ты долго спал. Я покушал.

— Солнце снова было сладким?

— Только в начале. Потом пришли облака и интенсивность излучения снизилась на тридцать процентов. Тогда оно стало кислым, как хруст талого льда.

Дэвид продрал глаза и встал. Город крыло солнце нового дня, спутники на орбите экранировали излучение, усиливая его троекратно. По стенам зданий стекало золото, искрясь глянцевыми бликами чешуи. Арсия встречала свой стотысячный рассвет, ну, или двухсоттысячный. Одно время мама считала рассветы Дэвиду, но, когда она умерла он сбился со счету, а потом и вовсе позабыл цифру. Теперь рассветы для него были просто рассветы. Пройдет каких-то шесть часов, и город снова погрузится во тьму.

— Солнце не может быть сладким, а хруст кислым, — Дэвид не знал, стоит ли расстраивать многогранник, но потом решил, что все-таки стоит. — Так и с ума сойти можно, если во вкусах путаться.

— Я не путаюсь, — в голосе разума послышалось недоумение. — Мне вкусно.

— Я говорю про себя, — Дэвид еще не знал, что собрался делать с маленьким разумом, но прежде всего ему бы хотелось его понимать. — У тебя скачаны программы соответствия физическому миру?

— Мне дали знания при рождении. И картинки. Много картинок. Я знаю, как текут водопады и плывут облака по небу. Знаю, как выглядит утка, и изнутри, и снаружи. И как я устроен тоже знаю. Наверное, мои внутренности чем-то похожи на человеческий мозг. Я иногда созерцаю их, когда мне грустно или одиноко.

Грустно или одиноко… Дэвид совсем не был уверен, что под этими словами кроются человеческие ощущения. И кроется что-либо вообще. Но иногда голос многогранника казался ему грустным, особенно тогда, в первый раз, когда он назвал его мамой. По крайней мере, Дэвиду хотелось в это верить. Иначе все было бы слишком сложно, и он перестал бы понимать многогранник, даже не начав.

Солнце заливало подоконник, открывая вид на Арсию с высоты пятнадцатого этажа. Тучи расступились. Небо выглядело чистым и спокойным. Вот бы показать его многограннику, подумал Дэвид, только не был уверен, что он сможет увидеть его. Подробные инструкции по эксплуатации дендровых ядер первого поколения Дэвид так и не нашел. Этому многограннику, наверняка, насчитывалось больше пятидесяти лет, и он был стар, как черепаха. Сколько же времени он провел во тьме? Дэвиду неловко было об этом спрашивать. Воспоминания об одиночестве могли быть неприятны разуму. К тому же, прошла неделя после нападения на «Бельтрес», и он в первый раз появился дома после госпиталя. Это было первое утро, которое они встречали вместе. Все остальное время многогранник находился в