щенков и, даже затянул плачь молодой гномеллы о двух кавалерах — слесаре и кузнеце, но все было не то. Все ему известные тексты просто не ложились на ритм, с которым верблюд шел по пустыне, а как только он приспосабливался к одному, то Буч переходил на другой. Присмотревшись и прислушавшись, кормщик с холодного моря понял, что все его сотоварищи (не от слова ли товар оно появилось?) тоже о чем-то поют. И все заладили какую-то смешную, едва ли не единственную песню.

— Я вижу бескрайний песок — о-о-о,

Этот песок льется мне в рот — оу-о!

В пустыне песок, так и лезет мне в рот!

Куда я не гляну, кругом песок!

Небо кругом, солнце палит!

Оу-оу!

Песок летит, прямо на спину!

Оу-оу!

Поначалу Данута передернуло от таких песен. Но решив, что раз верблюды слушают внимательно, а люди при деле, то споет и он:

В пустыне лежит янтарный песок,

Желтый песок, набился в носок!

Путь наш лежит, словно моток,

Ниток моток — желтый песок.

Песня получилась нелепая, но верблюд, вроде бы, слушает. Может, ему даже и нравится? Или, у бедняги просто не было выбора? Решив, что надо бы ублажить слух своего нового товарища чем-нибудь поинтереснее, Данут лихорадочно искал слова для песни. Увы, дальше дело не двинулось. Рифмы были только такие: песок-носок — моток. Ну, еще было «воды бы глоток», но песня с такой рифмой уже была. Принявшись думать, решил было спеть о том, что «Пыльная буря нам не страшна, будет ей буре сплошная хана!», но вслух эту строчку произнести не рискнул. Мало ли, не решат ли эльфы-караванщики, что парень кличет бурю? Вон, он как-то получил затрещину от старшего кормчего за то, что начал свистеть накануне шторма.

Притихнув, Данут начал осматривать окрестности. Удивительное дело, но с горба верблюда видимость в пустыне была отличная!

Поначалу Данут не понимал, чего интересного может быть в голой пыстыне? Ну, желтый и красный песок. Солнце светит. А вон там катится огромный шар «перекати-поле», разносящий по пустыне семена растений. А тут сразу несколько шаров сцепились вместе сухими растениями, превращая ком старой сухой травы в нелепое сооружение, напоминающее гнездо гигантской птицы. Уж не эта ли птица похищала когда-то героя оркского эпоса Аюдага, который вырос среди птиц, а вернувшись к людям (то есть, к своим оркам), сумел отразить набеги лесных эльфов?

Вон там бархан поразительно походил на старую крепость. Настолько старую, что уже и невозможно понять — останки ли это рукотворного сооружения, почти занесенные и размытые песками, или это причудливая форма, которую принял песок? Подойти бы поближе, да разглядеть, как следует, но времени на это нет.

Данута потянуло на умные мысли. Камня здесь нет, значит, крепость строили из кирпича в те времена, когда здесь не было пустыни. Но постепенно, год за годом, песок съедал пашни, вытеснял деревья, принуждая людей искать места получше. Вполне возможно, что когда-то здесь стояла и крепость. А теперь песок стремится вернуть кирпич в первобытное состояние — в ту глину, из которой он вышел. Но над этим «работает» не только песок, но и дождь, и соль, и ветер. Пустыня посылает на стены и башни свои растения, те пускают глубокие корни, те пронизывают кирпичи трещинками, а потом раскалывают глыбы на мелкие кусочки. Пустыня не спешит. Ей все равно, сколько пройдет лет или тысячелетий, но рано или поздно она превратит изделие человеческих рук в еще один кусочек пустыни.

Чем дольше Данут вглядывался, тем больше бархан напоминал ему крепость, занесенную песками. Вон, в оплывших и поросших кустарником развалинах угадываются четыре башни, соединенные стенами, а в них — уж не прорези ли для лучников? А вон там, в серединке — не донжон ли, занесенный песками и, теперь кажущийся кораблем, тонущим в желтых волнах? А сухие космы селима — пустынного ячменя, поникшие ветки саксаула, словно водоросли на поверхности воды.

Но верблюд, неспешно ступая по раскаленному песку, уносил воспитанника орков все дальше и дальше от того, что было (а может, никогда и не было?) старинной крепостью, раскрывая взору красоту песка и сыпучих барханов, расходившихся вокруг, словно волны.

Вон, видно, как вдоль бархана пробежала стайка каких-то рыжих животных, похожих на изрядно откормленных зайцев, а следом за ними трусили какие-то хищники, напоминавшие мелких волков. А там ползет змея. Ух ты, какая она большая! Не просто большая, а огромная!

— Ползет огромная змея,

Ползет себе змеюка!

Она мечтает укусить,

Кого-нибудь подлюга!

Но не поддамся я змее!

Пусть даже не мечтает,

Мы высоко с дружком сидим,

А змеи не летают!

— Молодой ты еще, многого не видел, — пробурчал за спиной голос Энама. — В былые времена и змеи летали.

Приятель-эльф подъехал поближе и поравнялся с воспитанником орков. Вести одного верблюда параллельно курса второго, было посложнее, чем вести рядом две шлюпки, но Энам был умелым наездником.

— У змей раньше были крылья? — спросил Данут с недоверием.

Конечно, он знал, что раньше было много чего удивительного и странного, но крылатые змеи — это уже перебор. Помнится, он сам с друзьями запугивали матросов и купцов с прибывших кораблей рассказами о самом страшном звере побережья моря Ватрон — Бурундуке-шатуне, что поопаснее медведя. И что, верили.

— Были, — кивнул Энам. — Не особо большие, но через бархан перелетать могли. Говорят, они еще в глубине пустыни водятся, но сам я таких давно не встречал.

Представив, как в лицо летит крылатая змея, воспитанник орков только закашлялся от возмущения. Он змей и на земле не любил, а уж если гадина в воздухе.

— Недавно милях в двух от нашего оазиса детеныша мады убили, — продолжал Энам.

— Мады? — не понял Данут.

— Мада — это змея, только огромная, — пояснил приятель. — Вот, представь себе такую змею, которая верблюда может проглотить. Ее даже с большой буквы именуют.

Данут попытался представить себе такую тварюгу, но не смог.

— Не представляю, — честно ответил парень, помотав для убедительности головой.

Заметил, что его верблюд, услышав про Маду, насторожился. Хм... Буч — парень толковый. Значит, Энам не шутит и не пытается «развести» неопытного в таких делах человека.

— Ну, тогда ты мне на слово поверь. Одна такая Мада может половину пустыни сожрать. Ну, я имею в виду не песок, а зверей, птиц и все такое прочее, — поправился Энам, хотя Данут