— Хорошая версия. Но начнем, пожалуй, с вдовы Богомолова. Завтра втроем пойдем, выразим ей свои соболезнования и узнаем о дне похорон, а там уж, как карта ляжет.

— Заранее предупредим ее о нашем визите?

— Нет, зачем? Вдруг еще откажет. А так позвоним в дверь, не станет же она выслушивать соболезнования на пороге? Обязательно пригласит в дом.

— Марина, может, не будем дергать несчастную вдову, а проанализируем, у кого была возможность убить Богомолова, — настаивала на своем Степа. Вот ведь упертая дама.

— Степочка, мы не пойдем по легкому пути, — ответила Алина и в свойственной ей манере пояснила: — Мы от расследования получим кайф в полной мере. Мы соберем все ниточки воедино. Мы сплетем полотно из неоспоримых доказательств и выведем преступника на чистую воду. Мы положим конец криминальному беспределу. И сделаем это так красиво, что наши имена впишут в историю отечественной криминалистики.

— Надеюсь, что не посмертно, — остановила я Алинин монолог.

Степа же не отводила от нее глаз, восторженно впитывая каждое слово.

— Ой, Алиночка, как ты красиво говоришь, — воскликнула она. Я-то уже привыкла к пафосным речам Блиновой и не обращала на них никакого внимания, а вот моей родственнице слышать их доводилось редко. Но, по правде сказать, она немного потеряла.

Мы бы, наверное, еще болтали, строили версии и предположения, но в дверь настойчиво позвонили. Олег и Анюта вернулись из магазина, держа в руках многочисленные пакеты и свертки.

Алина тут же вспомнила, что и ей не мешало бы пополнить продовольственные запасы, а муж такой, что, кроме своих лабораторных крыс, никого не замечает: ни сына, ни жену. И ей бедненькой проходится самой бегать по магазинам, готовить еду и кормить этих двух бесполезных в домашнем хозяйстве мужчин.

Алина врала без зазрения совести, что называется для красного словца, поскольку десятилетний Санька давно убирает всю квартиру, а Вадим, Алинин муж, прекрасно готовит и делает это с удовольствием, когда, конечно, у него есть на то время. А отоваривается семья Блиновых раз в неделю или в две на оптовом рынке. Так что на Алиной совести — хлеб и пакет кефира, больше, как правило, она никаких продуктов в дом не приносит.

Следующим утром мы втроем стояли под дверью квартиры Богомолова. Чтобы наш визит не показался вдове Федора Петровича странным, все-таки мы были знакомы с покойным очень короткое время, Степа предложила «вернуть» Богомоловой набор открыток с видами Лондона, который он якобы дал нам посмотреть на время. Пришлось пожертвовать своими открытками.

Я, конечно, возражала: что странного в том, что мы хотим выразить соболезнование семье покойного? Зачем еще что-то приносить? Тем более свое. Но Алина и Степа все же уговорили меня.

— Тебе для дела открыток жалко? — давила на мою сознательность Алина.

— Понимаешь, — к Алине присоединилась Степа, — когда возвращаешь вещь, ранее принадлежавшую покойному, сразу производишь благоприятное впечатление на его вдову. Вроде как мог бы и зажать, ан нет — совесть не позволяет обидеть несчастную женщину.

— Чушь! Можно подумать, ей нужны мои открытки, — огрызнулась я, но напор был столь велик, что мне все же пришлось выложить на стол пакет с цветными фотографиями. Алина тут же его схватила и спрятала в свою сумку. Заметьте, в свою. Это чтобы я, значит, не передумала.

Итак, мы стояли на пороге квартиры. Перед тем как позвонить, Алина сунула мне в руки те самые открытки, кстати, достаточно дорогие. Дверь отворилась, на пороге стояла жена, то есть теперь уже вдова Богомолова. Узнать ее было нетрудно, именно она провожала Федора Петровича в аэропорту.

— Здравствуйте, — начала Алина, поскольку среди нас она самая болтливая, разговор ведет, как правило, она. — Вы жена Федора Петровича?

— Вдова, — поправила женщина и представилась. — Ольга Сергеевна. А вы, простите, кто?

— Ольга Сергеевна, мы ездили с вашим мужем по туристической путевке, а сегодня пришли выразить вам свое соболезнование, — Алина сделала плаксивое выражение лица. — И еще, Федор Петрович давал нам на время одну вещь. Вот, возьмите, — Степа толкнула меня под бок, и я нехотя протянула Ольге Сергеевне открытки.

— Извините, что вас держу на пороге, — спохватилась вдова. — Заходите. Феденьки еще нет дома, — от ее слов мне стало нехорошо. О чем это она? Наверное, от горя умом тронулась. Но Богомолова продолжила, и у меня отлегло на сердце. — Его только завтра из морга привезут, а похороны пройдут во вторник в двенадцать часов. Приходите.

Мы зашли в гостиную комнату, в убранстве которой превалировал стиль восьмидесятых годов: сверкающая радужным блеском люстра из чешского хрусталя, многочисленные вазочки, покрытые позолотой, картины в массивных золоченых рамах, тяжелая мягкая мебель. Этакая показная роскошь. Если честно, я не любительница подобных интерьеров, мне больше импонируют современные тенденции в убранстве комнат: простата и легкость. Но не стоит забывать, все-таки Федор Петрович был человеком другого поколения, к тому же торговым работником, взращенным на дефиците. Вероятнее всего, в те далекие времена он и начал коллекционировать предметы повышенного спроса прошлых лет: хрустальную муру, саксонский фарфор и прочую дорогостоящую дребедень.

Алина обвела взглядом комнату и скривила носик при виде сидящих в углу фарфоровых ротвейлеров, вылепленных в полный рост. Как раз таких огромных блестящих псин мы видели в магазине накануне отъезда в Англию. Стоят они бешеных денег, а красоты никакой, по крайней мере, с нашей с Алиной точки зрения. Любой бездомный пес смотрится куда симпатичней этих глиняных уродцев со стеклянными глазами. Я обменялась с Алиной взглядом, она смущенно улыбнулась Ольге Сергеевне и сказала:

— У вас очень мило.

Алина слукавила, вот Степе убранство комнаты понравилось, она восторженно осмотрелась и легко вздохнула, мол, ей так не жить.

— Да, все Федор Петрович собирал: и хрусталь, и картины, — ответила Ольга Сергеевна. — Все он подбирал, вещь к вещи. У него был отменный вкус. Я ведь сама сирота, выросла с бабушкой, родители умерли рано. И в искусстве мало разбираюсь. Даже не знаю, что мне теперь делать со всем этим. Не знаю… — Ольга Сергеевна задумалась, шевеля про себя губами, как будто и впрямь в эту минуту решала, куда сбыть фарфор, хрусталь и живопись.

Повисла неловкая пауза. От нечего делать я стала рассматривать картины. В основном это были пейзажи: лес, поле, тихая речушка, петляющая в камышах. Так, ничего особенного, на вернисажах местных художников можно подобрать картины и лучше вписывающиеся в интерьер. Лес и поля как-то плохо сочетались с забитым богемским стеклом и хрусталем сервантом. Если следовать стилю комнаты, сюда больше подошли бы жанровые картины прошлых веков из жизни знати.

Но все же одна картина мне понравилась. Она совершенно не вписывалась в интерьер и была выполнена в манере импрессионистов: яркая, сочная и очень живая. Пустынный пляж и бурная волна, набегающая на берег. Картина так меня взволновала, что я выдала стихи, не свои, конечно, чужие: