Примерно так же реагировал на Николая Ивановича и его изобретения Александр Кузнецов, работавший тогда на кафедре велоспорта. А через пять или шесть лет итальянская компания «Компаньоло», которая специализировалась на производстве навесного оборудования для шоссейных велосипедов, наладила производство эллипсовидных шестеренок, и на них стал ездить весь профессиональный мир.

Это я к тому, что умельцев в нашей стране всегда хватало. Просто не всегда хватало понимания, что людей, предлагающих те или иные «революционные» идеи, надо выслушивать, а не гонять.

* * *

Не думаю, что стоит относиться всерьез к рассказам о каких-то особенных ухищрениях, которые на той Олимпиаде помогали нашим спортсменам выигрывать. Дело было скорее в другом. Поскольку важность успешного выступления понимали на всех уровнях, мы делали все возможное, чтобы обеспечить своим спортсменам наилучшие условия для тренировок, размещения, старались абсолютно во всем предоставить им соответствующий сервис. Закупали максимально лучшее на тот момент оборудование — те же велосипеды, раз уж у нас в стране не производилось машин требуемого качества. Подтягивали сопутствующие службы — ту же медицину, чтобы обеспечить людям максимально эффективную реабилитацию. Мне говорили потом: «А вот помните, на треке стояла кислородная палатка, в которую спортсмены заходили перед стартом и дышали кислородом?» Может быть, и стояла. Сам я эту палатку не видел, но совершенно не исключаю этого. Тем более что никаким существующим на тот момент правилам такие вещи не противоречили.

Наши гребцы — байдарочники и каноисты — готовились к той Олимпиаде под Рязанью. Великолепное место, сосны кругом — чистая Прибалтика по климату. Как-то я задал вопрос Виктору Горелову, который до сих пор эту базу возглавляет, а тогда был гребцом, входил в сборную, почему вообще возникла идея отправить команду туда, а не куда-то еще?

Горелов мне и объяснил, что их «наука» — а тогда к каждой сборной были прикреплены целые бригады всевозможных специалистов — обнаружила, изучая базу, что в этом месте совершенно другая плотность воды и другое течение. У нас ведь тогда еще не было специальных гидроканалов для гребли, поэтому приходилось искать определенные природные условия, позволяющие выполнить ту или иную работу. Гребцы приезжали туда на сбор, потом выходили на свободную воду и… Есть такой термин — «гребется» или «не гребется». Так вот после тех тренировок под Рязанью нашим спортсменам «греблось» очень здорово.

Легкоатлеты уже тогда пользовались для реабилитации барокамерами, которые потом стали использоваться во многих видах спорта. Занимался этой темой один из известнейших на тот момент физиологов Анатолий Коробков, возглавлявший в 1960-х годах научно-исследовательский институт физкультуры. Не знаю, был ли он сам легкоатлетом, но много работал с этим видом спорта, потом стал профессором, написал множество работ по физиологии спорта. В определенной степени такие вещи тоже определяли уровень Московской Олимпиады: в спортивной науке повсеместно работали люди, имеющие большой вес в ученом мире страны и признанные этим миром.

Наверное, этот факт тоже можно считать преимуществом, которое наша олимпийская команда имела перед всеми прочими.

Если перекидывать мостик из тех времен в нынешние, одна из самых больших потерь заключается в том, что ту спортивную науку мы просто потеряли. Наши институты физкультуры, к сожалению, давно уже не готовят специалистов соответствующего уровня. Не проводится в ключе современных событий переподготовка преподавателей — ни на одной кафедре нет прикладной науки. Мы имеем абсолютный «минус» в резерве на выдвижение как руководящие, так и тренерские посты. Когда существовали спортивные общества, фактически на любую должность можно было брать специалистов оттуда, что и делалось.

Как только мы перестали готовить собственные кадры, стала шириться практика приглашения на тренерские позиции иностранцев. И этот огромный поток варягов, который наша страна за несколько последних лет пропустила через себя, породил интересное явление — повсеместное стремление пользоваться исключительно чужим умом. О чем можно говорить, если программу развития самбо мы заказываем у англичан, а программу развития зимних видов спорта — в Ванкувере?

То же самое происходит со спортивной медициной. Наши специалисты в своей массе не пользуются никакой специальной литературой, поскольку она выходит не на русском языке, не знают, как утверждается запрещенный лист Всемирного антидопингового агентства, по какой схеме туда попадают новые препараты — и так далее.

Я совершенно согласен с тем, что главная чума современного спорта — это допинг. Что можно ему противопоставить? Только одно: правильную организацию дела и современную методику подготовки и восстановления. Мы должны дать эту методику тренеру в руки и сопроводить ее грамотным медицинским обеспечением. Когда тренер не имеет ни того, ни другого, он работает, как может. При этом его зарплата, звания, премии, а следовательно — благополучие его семьи — зависит только от результата. Вот человек и стремится любой ценой этот результат получить.

* * *

Удивительно, но я совершенно не помню, чтобы на Московской Олимпиаде возникали какие-то прецеденты допингового характера или как-то особенно пристально фиксировался вопрос фармакологии, который сейчас ставится во главу угла на всех Олимпийских играх. Возможно, иными были требования. А кроме того не было столь мощной сети проверяющих органов, как та, что существует сейчас. Существовала медицинская комиссия Международного олимпийского комитета, которую возглавлял принц Де Мерод, который даже не был медиком.

В Международной федерации велоспорта комиссия была своя. Возглавлял ее доктор Славик, чех по национальности. По своей основной специализации он был ортопедом, возглавлял клинику в Праге, очень активно работая в своей профессии, контактировал с лучшими врачами Европы, в том числе с профессором Елизаровым — знаменитым курганским ортопедом, который сумел восстановить после тяжелейших переломов легендарного Валерия Брумеля. Доктор Славик входил в состав медицинской комиссии МОК, и через него я узнавал о каких-то тенденциях.

Разумеется, допинг-пробы брали у всех победителей и не только, но тут нужно учитывать два фактора. Во-первых, никто не ставил такой задачи во чтобы то ни стало кого-то в чем-то уличить. Во-вторых, иными были механизмы контроля. Это уже потом, когда в любительский спорт допустили профессионалов и пошла активная борьба с допингом, появились суперсовременные лаборатории, и резко поднялась разрешительная способность аппаратуры. А тогда способы анализа проб были достаточно примитивны.

Когда я думаю об этом, то зачастую прихожу к заключению, что МОК, возводя всемирное олимпийское движение в превосходную степень, до сих пор не осознал степени своей ответственности за развитие системы применения допинга.

Надо понимать простую, в общем-то, вещь: допинг в спорте высших достижений возник не вчера. Вспомните, что произошло после объединения двух Германий: многие, и я в том числе, тогда были уверены, что после падения Берлинской стены немцы объединятся и на хорошо известных методах вынесут мир в одну калитку. Они же поступили иначе: заявили, что не пойдут путем ГДР и что по этой причине не стоит ждать от спортсменов скорых выдающихся результатов, но занялись технологиями: отобрали все лучшее, что было в немецкой спортивной фармакологии, передали все наработки в Кельн в знаменитую лабораторию Манфреда Донике, и все это работает на немецкий спорт по сегодняшний день. Просто работа эта ведется не в варианте ГДР, где во главе угла была схема «шприц — результат», а диаметрально противоположным образом: результат — и затем максимально эффективное восстановление.