– Ты помнишь, что у меня сегодня подсадка? – спросила Ника. На лице – подозрительность, недоверие, готовность разразиться упреками.

– В тринадцать тридцать, на набережной Коллонтай, в восьмом репродуктивном институте.

Ника как будто была разочарована моим правильным ответом:

– Не опоздай.

– Конечно. Я приду, не волнуйся. – Я погладила Нику по руке.

– Да я уже как-то перегорела. – Ника откинулась на подушку. – Ты права, чего рыпаться, все равно ничего не изменишь.

Мы помолчали.

– Какие планы на сегодня? – спросила Ника.

– Работать. Какие же еще?

– Что-то интересное?

– Пропал кролик. – Я вздохнула и закрыла глаза.

А был ли кролик? Мне уже казалось, что нет. Только лапа и осталась. Надо будет поговорить с лабораторией. А был ли мальчик? Увидела лицо Томми, почувствовала его горячие губы, движение его языка, прикосновение его рук к моим… Не привиделось же мне все это. Кто он, этот Томми? Кто он?

9.53

– Слушай, ну ты даешь! – сказала мне Катя вместо «привет», когда я позвонила в лабораторию.

– В смысле?

– Бера написала в отчете, что, согласно твоему заявлению, ты нашла эту лапу у себя в кармане.

– Мне ее кто-то подсунул.

– Ты уверена?

– В том, что не сама ее себе в карман сунула?! Более или менее.

– Не злись. Просто этой лапе лет двести по самому приблизительному анализу.

– Кать, ты не путаешь?

– Я могу спутать. Машина – нет.

– Двести лет?!

– Срок давности по делу точно истек, – засмеялась Катя. – Вернуть ее тебе?

Я покачала головой, меня передернуло.

– Нет, спасибо.

– Ладно, похороню вместе с другими медицинскими отходами.

– Кто может двести лет хранить отрезанную кроличью лапу?

– Гадость какая, – согласилась Катя. – Может, недавно нашли в лесу. Знаешь, в сухом прохладном воздухе или в песчаной почве лапа могла мумифицироваться естественным путем. Частиц песка я на ней не нашла. Но это ничего не доказывает и не опровергает. Лапа точно не принадлежит пропавшему кролику, это самое важное.

Ответить было нечего. Я шумно выдохнула:

– Но я не собираюсь отзывать свое заявление! Кто-то мне ее подложил – явно не для хорошего настроения.

Катя подождала, не добавлю ли я чего. И спросила:

– Хочешь совет?

– Ну.

– Отпусти. Подложил и подложил. Ну а ты даже и не расстроилась. Дело закрыто.

– Хорошенькое дело!..

– Ты что, расстроилась?

– Нет. Но…

– Ну, тогда хоть ты не загружай коллег пустяковыми жалобами. Нам и так хватает обычных склочниц. Мой совет.

Мне пришлось сдаться:

– Ладно. А что с биохимией на пропавшего кролика?

Катя вдруг спохватилась:

– Ой. Не знаю. Что-то от девочек нет ничего. – Она набрала номер. Послушала. – Не отвечают. Руки небось заняты – обычное дело. Ну, дойди к ним сама ногами, а? Уж точно скорей получится. Это через площадку. Как в морг к людям, только на одну дверь дальше по коридору.

Я вышла на лестничную площадку, вошла в коридор, который вел в морг. Но далеко не прошла. Толкнула дверь. Заперто. Постучалась. Позвонила. Подождала. Послушала, не слышны ли шаги. Железная дверь с резиновой присоской по периметру была нема и глуха. Через нее не просачивалось ни света, ни запахов, ни звуков. Где они все рабочим утром?

Я вернулась в лабораторию животных.

– Передумала насчет лапы?

Похоже, Катя будет припоминать мне эту чертову лапу до самой пенсии.

– Кать, а они там вообще во сколько работать начинают?

– Как все. А что? – удивилась она.

– Все тихо.

Она пожала плечами:

– Может, на совещание всех срочно собрали.

– Дверь закрыта. Общая.

– Странно. Понятия не имею. Хочешь, подожди здесь. Мне ты не мешаешь.

– Рада бы, но куча дел.

– Как скажешь! Тогда я им передам, что ты торопишь с результатами по кролику. Или уж завтра сама загляни.

Итак, вот что было у меня в сухом остатке. След, который никуда не вел, обрывался в доме жертвы. Что подтверждало давно выведенную криминологическую закономерность: убивают, как правило, свои.

О возможной связи смерти Греты и смерти кролика я старалась не думать. Самое разумное сейчас – сосредоточиться на кролике, и только на нем.

Но против воли мне опять вспомнился дом Греты и Айны таким, каким я его увидела тем утром. Просторным, зажиточным и обманчиво благополучным.

10.30

Томми окончил школу № 37. Как все мужские школы, она располагалась в пригороде Москвы – до конца на трамвае в сторону Калуги, а потом еще несколько километров на велосипеде. По пути наслаждалась погожим апрельским днем, разглядывала зеленые ели и голые березы. Почему я так редко выбираюсь за город? Как же здесь хорошо. Утренний кошмар и вчерашнее наваждение постепенно отступали. Еду на обычное рутинное расследование, собираю информацию по важному свидетелю – не исключено, что даже соучастнику. Ничего судьбоносного не происходит, я сама себя накрутила. Только школа оказалась дальше, чем я думала, а у меня совсем мало времени – к тринадцати тридцати надо успеть к Нике на подсадку, если опоздаю, она мне голову оторвет. Телефон звякнул – Ника. Как будто почувствовала, что я о ней думаю. Напоминалка – 13.30, адрес, сердечко. Отправила сердечко в ответ, покатила дальше, щурясь на солнце и вдыхая мыльный хвойный запах. Потороплюсь – и все успею.

Школа располагалась на довольно просторном участке земли. Направо – двухэтажные жилые корпуса, налево – учебные. Футбольное поле, теннисный корт, деревья. Значит, Томми вырос тут, среди этих лесов? Гонял с друзьями в футбол, собирал еловые шишки, играл в теннис. Неплохо. Все-таки о мальчиках у нас хорошо заботятся. Может, и наш c Никой мальчик в эту школу попадет, кто знает?

Вакцина против FHV вполне эффективна для мальчиков до восемнадцати лет, но все равно каждый год в мужских интернатах бывают смертельные случаи. Поэтому работают в школах только женщины, даже клинеров-мужчин нет. И дезинфекционные правила строгие – дезинфектор на входе на территорию, дезинфектор на входе в каждый корпус, дезинфекция для учителей перед каждым уроком или экзаменом. Вредная работа, как и в домах престарелых, – столько вдыхать химии! К тому же пропахну сегодня до костей какой-нибудь дешевой школьной лавандой…

Пока шла к главному административному корпусу, мне навстречу попались несколько подростков в темно-серых полуспортивных костюмах и одна девочка в короткой юбке из такой же ткани. Они о чем-то спорили, бурно жестикулируя. Я не сразу сообразила, что же в этой бытовой сценке такого необычного. Но потом до меня дошло: откуда здесь школьница-девочка? Присмотрелась внимательнее: у девочки ярко подведены глаза, а над тронутой помадой верхней губой пробиваются черные усики. Ну конечно, это не девочка, это мальчик. И хотя пол ребенка у нас определяется по хромосоме Y или X, никому не запрещается одеваться и называться так, как он хочет. Эта свобода – одно из важных завоеваний нашего общества после Большого Поворота. Мальчикам, разумеется, нельзя делать операции по перемене пола – никакая операция не сумеет отменить фатальную Y-хромосому, которая делает человека уязвимым перед FHV. Но носить женское платье в школе – пожалуйста. Мальчик, одетый девочкой, приветливо посмотрел на меня красивыми карими глазами и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. На душе было радостно. Как хорошо все-таки выбраться на природу!