– Это, вообще-то, была не она, а он. Но вы правы, он меня учил до восьми лет. Впрочем, с учителями мне всегда везло.

– Нечасто удается мужчине найти подход к маленькому ребенку. Сплошь и рядом мужчины не умеют обращаться с детьми. Отец Дэниэла – живой пример. Хьюго Дэниэла совершенно не замечал, пока тот не стал профессором. Приходит как-то письмо из университета на имя профессора Д. А. Крейна – Дэниэл тогда переезжал, и вся его почта приходила на наш адрес, – а Хьюго и говорит, на полном серьезе: «Профессор Д. А. Крейн – это что за птица такая? Мы в университете, черт возьми, уже двадцать лет работаем, давно пора им выучить наши имена!» Я ему растолковала, что у него есть сын и его так зовут, – он от радости чуть не запрыгал, предложил его на ужин позвать. Спасибо, молодой человек, на вид очень аппетитно – все, кроме картошки. Я же заказывала без картошки. Нет, не волнуйтесь, мой муж съест. Ну конечно, нет правил без исключений. К примеру, Дэниэл нам рассказывал, что вас с сестрой растил старший брат, – ведь так? По-моему, просто удивительно. Низкий поклон вашей матери. Это полностью подтверждает мою мысль. Она и вправду удивительный человек, раз воспитала такого сына.

Отец Дэниэла захлопал глазами. И сказал:

– Самое запутанное рассуждение, что я слышал за последний год, впору приз вручать! Или даже не за год, а за всю мою жизнь. Ты хоть что-нибудь понял, Дэниэл?

Дэниэл скользнул по нему рассеянным взглядом.

– Что? Ох, прости, папа, нет. Я прослушал. Думал о своем.

– Вот и молодчина, – одобрил его отец. – Выпей-ка винца.

* * *

На обратном пути я уверяла себя, что все страхи мои на пустом месте. Дэниэл чуть повеселел, когда мы встали из-за стола, будто засиделся и ему надо было встряхнуться. Простившись с его родителями, мы поспешили сквозь ледяную морось к машине. По дороге домой обсуждали сегодняшний вечер, говорили о родителях Дэниэла, о том, как они пугают людей до чертиков, официант тому пример, – удивительное дело, Дэниэл до сих пор этого не замечал. Я заикнулась про его необычное детство, а он, как всегда, криво усмехнулся: да как посмотреть. Ответ был вполне в его духе, и я успокоилась. И продолжала: не всем так везет, немногие успевают в детстве повидать мир, он согласился и добавил: хорошо было бы где-нибудь обжиться, друзей завести, но приходится выбирать, или то, или другое. Я ответила: зато ты встречался с интересными людьми, и он хмуро кивнул.

– Но разве это плохо? – спросила я.

– Ничего плохого, просто маленькому ребенку не нужны интересные люди. Я бы все эти интересные знакомства с радостью променял на родительское внимание. Спросишь, почему я часами стоял и слушал гостей? Потому что хотел с мамой поговорить, а она мне: «Подожди минутку». Но не подумай, что детство у меня было несчастливое. Вполне счастливое, хоть и одинокое.

Мы переглянулись, и он улыбнулся.

– Вижу, хватило с тебя на сегодня моих родителей. С меня уж точно.

Я возразила: нет, что ты, было очень интересно. Дэниэл чуть заметно кивнул, словно решил, что я так отвечаю из вежливости. Было что-то такое в его жесте, да и в голосе… трудно описать… пожалуй, самое подходящее слово – вялость. Пустота. Как будто наш разговор ничего для него не значит – будто ему все равно.

Это было до того не похоже на Дэниэла, что я убедилась окончательно: приглашение он видел. А заодно сделала для себя два открытия. Во-первых, он очень уязвлен, что я его не пригласила, сильнее даже, чем я опасалась. Решил, что я не вижу с ним будущего. На самом-то деле он ошибается, но печально, что он так подумал. Во-вторых, мы с ним очутились на перепутье и, стоит взять неверный курс, разойдемся, как корабли в тумане. Я не верила всерьез, что до такого дойдет. Надеялась, что, вопреки его словам, все у нас будет как раньше.

Дэниэл свернул на разбитый асфальт перед парковкой возле моего дома, остановил машину у подъезда, выключил мотор. Пока мы сидели молча, я пыталась смириться с мыслью, что надо выбирать сейчас, дальше тянуть некуда, а выбора на самом деле у меня и нет. За этот год Дэниэл незаметно стал для меня всем.

Я сказала:

– Ты знаешь, что в апреле конференция в Монреале?

– По загрязнению окружающей среды?

– Не смогу я поехать, планы изменились. У племянника день рождения, восемнадцать лет, нельзя пропустить семейное торжество. Я только вчера узнала.

– А-а, – отозвался Дэниэл. – Понял. Ну, можно попросить материалы, если что-то заинтересует.

Сквозь щели в салон просачивался холод, тонкими коварными струйками. Дэниэл включил двигатель и печку, прогрел машину.

Я продолжала:

– Мне сказали: если хочешь, приезжай не одна. Я собиралась тебя позвать, но потом подумала: все выходные будут одни воспоминания. Ты там, наверное, со скуки умрешь.

Дэниэл смотрел в окно, стекло затуманивалось на глазах.

– Я был бы счастлив.

– Что, правда? – переспросила я, прекрасно зная, что он был бы счастлив.

Дэниэл повернулся, посмотрел на меня, все еще сжимая руль. На лице его читалось облегчение, хоть он и старался не показать виду.

– Да, – сказал он, – правда. С радостью поеду.

Я не понимала, что со мной творится, в душе клубилась гремучая смесь чувств – облегчение, отчаяние, растерянность. Я и рада бы рассказать ему правду – сбросить с души груз, объяснить, почему не хотела его звать. Но как объяснить то, чего сама не понимаешь?

В тот тяжелый год зима, пожалуй, выдалась для Мэтта одной из худших. Не самой худшей, та была впереди, а одной из худших. Мне Мэтт всегда казался намного старше Люка – он яснее видел трудности, точнее оценивал, насколько те преодолимы. Характер у него в целом был легкий, но он не умел забывать о невзгодах, ждать, что все пройдет само собой. Если перед ним вставала задача, Мэтт бился над ней, пока не найдет решение. В учебе ему это помогало, но то, с чем столкнулись мы в ту зиму, было ему не по силам. И все отравляло чувство вины из-за того, что Люк упустил свой шанс, а он, Мэтт, продолжает учиться. И скоро он будет далеко от нас с нашими бедами – тем тяжелее груз вины.

К примеру, когда Люк потерял работу, Мэтт это перенес намного тяжелее самого Люка. Нет, Люку тоже было не все равно, но с того самого дня, когда он решил остаться дома и заботиться о нас, он непоколебимо верил, что все будет хорошо. Несомненно, самые глубоко верующие из наших соседей с ним бы согласились – вспомните строки из Евангелия про полевые лилии, – но, думаю, эта его непрошибаемая уверенность выводила Мэтта из себя и все чаще служила поводом для ссор.

– Все устаканится, – услыхала я слова Люка однажды вечером в конце ноября.

Был уже поздний час. Я проснулась среди ночи, захотела в туалет, зашлепала босиком по коридору, а потом долго стояла на ледяном линолеуме, прислушиваясь к разговору, и пальцы на ногах поджимались от холода. Снаружи шелестела снежная крупа, заметая окошко уборной, будто пронзая ночное небо тысячами крохотных дырочек.