Том ел сандвич и вновь думал о случившемся на площадке отдыха над обрывом.

Поначалу он испытал изумление. Изумление переросло в шок, который поставил его в тупик и вызвал эмоциональное оцепенение. По пути от пещеры до города оцепенение исчезло, оставив тревогу.

Наблюдая за проезжающими автомобилями, Том обратил внимание на наклейку на бампере: «Я ОСТАНАВЛИВАЮСЬ ВНЕЗАПНО, ТОЛЬКО РАДИ ТОГО, ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬСЯ».

На другой стороне улицы, в мультикомплексе, показывали фильм о конце света.

Память услужливо подкинула фрагмент разговора, спор, который не мог закончиться.

— Зачем ты это делаешь, Томми?

— олько ради того, чтобы делать.

— Ты губишь свою жизнь, свое будущее.

— Это не будущее, это конец света.

— Это не конец света.

— Такие говнюки, как ты, и уничтожают его.

— Как ты можешь так говорить со мной?

— Как ты можешь быть таким говном?

Ветерок принес к его ногам рекламный листок.

В тусклом свете уличного фонаря Том увидел, что рекламируемый ресторан называется «Волшебная пицца».

После короткого раздумья Том отнес рекламный листок, обертку сандвича, пустой пакет из-под чипсов и ополовиненную бутылку колы к ближайшему мусорному контейнеру и бросил в него.

Возникло желание выкурить самокрутку с синсемиллой. Местные власти терпимо относились к умеренному употреблению наркотиков. Он достал жестянку из рюкзака, выудил самокрутку, убрал жестянку обратно.

Двинулся в глубь парка, нашел скамейку в более укромном месте.

Вытащил из кармана бутановую зажигалку, щелкнул, но не поднес огонек к кончику самокрутки.

Выкурив одну, он бы выкурил и вторую, может, третью. А потом смыл бы текилой привкус марихуаны. Утром проснулся бы в кустах, с грязью в щетине на щеках и подбородке, с пауками в волосах.

Тревога, вызванная случившимся на площадке отдыха, перерастала в убедительное предчувствие дурного.

Том убрал зажигалку. Вместо того чтобы вернуть самокрутку в жестянку, разорвал пальцами и позволил ветру рассеять травку.

Поступок этот так удивил его, что он принялся хватать руками воздух, чтобы сохранить хоть часть того, что сам же и отдал на откуп ветру.

Предчувствие дурного, в которое перешла тревога, углублялось. Тома охватывал дикий страх.

Еще на первой скамейке, добивая сандвич, он получил знак, которого ждал, и теперь представлял себе, что должен делать. Он подозревал, что сделать это надо быстро, потому что отпущенное ему время иссякало.

Тома пробил холодный пот при мысли о том, что придется три часа ехать в автобусе. Если груз ужаса слишком уж сильно придавит его, в автобусе ему станет плохо. У него разовьется приступ клаустрофобии.

Интуиция подсказала, что путешествие надо начинать пехом. И Том направился к прибрежной автостраде.

Понаблюдав, как Мерлин пьет воду из большой миски, Тайна и Загадочный с интересом посмотрели на Грейди, который достал из буфета две миски и наполнил их водой из-под крана.

Камми достала карту памяти из фотоаппарата Грейди и сунула в боковой карман медицинского саквояжа, чтобы отвезти домой.

— Никто из нас, похоже, не хочет поразмышлять.

— Поразмышлять о чем?

— А как ты думаешь?

— Ты сама сказала, что ты ветеринар и теория не по твоей части.

— Размышления — это не теория. Размышления не дотягивают даже до версии. Это всего лишь общие разговоры, это всего лишь… если бы да кабы, ничего больше.

— Я не хочу размышлять о них.

— Именно это я только что и сказала. Ни один из нас не хочет размышлять.

— Тогда ладно. Хорошо. В этом мы едины.

— Но, как по-твоему, почему?

— Я не занимаюсь самоанализом, — ответил он. Камми смотрела, как Грейди ставит полные миски

на пол.

Тайна и Загадочный тут же подошли к ним, наклонили головы, понюхали воду и начали пить.

— Я думаю, причина, по которой мы не хотим об этом размышлять, проста: большинство «что, если», которые придут нам в голову, будут пугающими в том или другом смысле.

— В Тайне и Загадочном нет ничего пугающего.

— Я и не говорила, что есть. Я только сказала, что размышления о том, откуда они взялись, приведут к пугающим «что, если».

— Сейчас я хочу поближе их узнать, — указал Грейди. — Если я буду слишком много думать о том, кем они могут быть, мысли эти, возможно, помешают правильно истолковывать их поведение.

Наблюдая, как животные пьют, Мерлин гордо вскинул голову, словно они показали себя хорошими учениками, которых он обучал пить воду из миски.

— В любом случае, — гнула свое Камми, — ты не можешь знать наверняка, что в них нет ничего пугающего.

— В них нет ничего пугающего, — настаивал Грейди.

— Сейчас нет, они милы, как маппеты, но, возможно, позже, когда ты погасишь свет и заснешь, они покажут свое истинное лицо.

— Ты же в это не веришь.

— Не верю. Это «что, если», причем нелепое «что, если».

— В любом случае они куда более милые, чем маппеты. От некоторых маппетов у меня мурашки по коже бежали. А от этих двух не бегут.

— Маппеты тебя пугали? Фрейд нашел бы это интересным.

— Мурашки бежали не от всех маппетов. Только от нескольких.

— Конечно же, не от Кермита.

— Конечно, не от Кермита. Но Большая птица — выродок.

— Выродок?

— Абсолютный выродок.

Уверенный в себе, заслуживающий доверия, сдержанный, в разговоре Грейди мог частенько сказать что-то эдакое, причем с каменным лицом. Камми это нравилось. Приятно, когда собеседник умен и обладает здоровым чувством юмора.

— Большая птица, — повторила она. — Вот почему у тебя нет телевизора?

— Это одна из причин.

Тайна, а потом и Загадочный допили воду. Сели на задние лапы, как пара гигантских луговых собачек[22], сложили руки на животах, выжидающе глядя на Грейди.

— Может, они голодны? — предположила Камми.

— Они уже съели три куриные грудки. И, насколько мне известно, они съели и кастрюлю.

— Ты не знаешь наверняка, что именно они украли куриные грудки. Это мог сделать кто-то еще… тот, кто побывал в твоей мастерской, гараже, включал свет.