Когда он закончил свои корчи и наконец снова смотрит на меня, я на секунду вижу другого, гримасничающего, страшного, и я готовлюсь схватить кочергу, чтобы удержать его на расстоянии, но он уже исчез, и это опять Патрик, тронутый моим вниманием, садится на пятки и, заметив свой бокал на столике, берет его и осушает в несколько глотков.

– Ну как? Оценили? – настаиваю я с улыбкой, до того вымученной, что она похожа скорее на злобный оскал. – Ответьте же.

Если бы можно было опустить голову еще ниже, он бы, наверно, это сделал.

– Ну? Вам понравилось? – заставляю я себя повторить глухим голосом.

Он опять поднимает на меня глаза – и в них есть, конечно, искра безумия, но он все равно притягателен, и его взгляд – чистый яд, когда он этого хочет.

Ветер уже задувает сильно, мощными порывами, и слышно, как он бьется о стены.

– Так было надо, – выдает он наконец.

Я не реагирую. Эти слова запечатлелись в моей голове.

Я закуриваю. Я совершенно растерялась от его ответа. И разозлилась. Я окидываю взглядом комнату, все окна и двери надежно закрыты, и я говорю себе пару теплых слов насчет моего легкомыслия, моей самонадеянности, моей глупости. Но я не боюсь его. Я поворачиваюсь к нему спиной, чтобы поправить полено в камине, и мне не страшно. Закончив, я прошу его уйти.

«Немедленно», – добавляю я. Он так и сидит, ошеломленный, улыбающийся, – похоже, это вообще его стиль, ошеломленный/улыбающийся, и тогда я тычу моим «ангелом- хранителем» прямо ему в лицо и предупреждаю, что дважды повторять не буду.

Он понимает. Наверно, я взяла нужный тон и добавила к нему соответствующее выражение лица – почти с пеной у рта. Я провожаю его к выходу, не переставая потрясать газовым баллончиком перед его глазами. Я так напряжена, что почти дрожу, и вижу, что моя нервозность его довольно-таки встревожила, что он боится бесконтрольного и опрометчивого жеста с моей стороны, – хоть у меня и есть некоторый опыт обращения с такими штуками, однажды я нечаянно нажала кнопку, и один бедолага тогда чуть не лишился глаза.

Когда он открывает дверь, мы на миг замираем перед свистящей и ревущей темнотой, окутавшей сад. Он морщится, силясь добиться моего милосердия. Видит бог, и на ногах-то трудно устоять в такую бурю.

– Вон! – говорю я, даже не разжимая зубов.

Я очень раздражена собственной реакцией на эту историю, смятением, которое царит во мне и с каждым днем усиливает чувство, что она не поддается пониманию и становится все темнее. Ненавижу, когда приходится сражаться с самой собой, спрашивать себя, кто я. Я не в силах докопаться до того, что прячется во мне, прячется так глубоко, что я ощущаю лишь едва уловимый и смутный отголосок, точно забытая песня, мучительный мотив и неразборчивые слова, и это дела не облегчает.

Несколько дней спустя Анна предлагает мне взять на работу Венсана, и, разумеется, это сразу решит проблему его доходов, но что-то меня останавливает. Я сама об этом думала. И отказалась от этой мысли, потому что сомневаюсь, подходит ли Венсан для кабинетной работы, и еще потому, что он предложил мне не лезть не в свое дело и бросил трубку. Отношения у нас стали получше, с тех пор как его отец живет с другой женщиной, но я не уверена, что этого достаточно.

Анна жестом отметает мои колебания.

– Во всяком случае, – говорю я, – убедить меня – не самая трудная задача.

Жози просто взорвется, это легко себе вообразить. Анна отвечает, что будет счастлива это видеть.

Венсан, со своей стороны, говорит, что это только временно, и берется вразумить Жози – учитывая тотальную неуверенность в завтрашнем дне на всем Старом Континенте.

Я не знаю. Мне не хочется ни с кем ссориться. Я осторожничаю. Мне радостно, что ветер переменился в пользу Венсана, однако я опасаюсь связываться с ним по работе – у меня уже был печальный опыт с его отцом, который только обострил наши отношения.

– Он не будет путаться у тебя под ногами, – пытается успокоить меня Анна. – Я сама им займусь. Поставлю ему где-нибудь стол.

Я думаю, что она действительно хочет вывести Жози из игры, чувствую эту веселую злость, которая движет ею, это сумрачное желание вечно иметь перед собой кого-то, с кем побиться, помериться силами, – и с каждым годом она становится жестче, боевитее, и эта кровожадность в ней проявляется все отчетливее, подавляя остальное. Я наблюдаю за ней с интересом. Вижу, как она опутывает Венсана, как вытягивает свои паучьи нити. Все готово для будущей битвы. Я рада, что в это не вмешиваюсь. И пусть себе жалуются на мой недостаток энтузиазма.

Буря в последние дни повалила несколько деревьев, сломала много веток, и вот в одно прекрасное утро грузовик с дровами останавливается у моих дверей, и, пока двое мужчин разгружают его и складывают за домом поленницу, Патрик просит меня не благодарить его, нельзя же было, право, оставить гнить всю эту древесину, и бла-бла-бла. Он щурит глаза в утреннем свете и улыбается на пороге моего дома. Добавляет, что это подарок небес.

Любой предлог, похоже, хорош, чтобы поддерживать жизнь наших отношений после каждой из наших омерзительных встреч, – но бывает же, говорю я себе, сама в это не веря, при плохом начале все улаживается на диво хорошо в конце.

– Я хотел бы пригласить вас на ужин, – выпаливает он вдруг, уставившись на кнопку звонка на моей двери.

– Нет, – отвечаю я. – Это невозможно.

На лице его отражается разочарование, и он решается взглянуть в мою сторону.

– Я хотел сказать, в городе. Не у меня.

– Вы обладаете чувством юмора, – говорю я. – Убойным.

Три дня я его даже не вижу. Его труба дымит с утра до вечера, окна светятся, но я не различаю никакого движения внутри. У меня есть другие дела, кроме заботы о расписании Патрика, но так вышло, что я сижу дома, чтобы поработать – и чтобы Венсана устроили в офисе AV Productions без моего участия, я не хочу выбирать ему место, представлять его сотрудникам, знакомить с работой ксерокса, посвящать в тонкости устройства кофемашины, от всего этого я бы быстро полезла на стенку.

В моем кабинете дома стол стоит у окна, а дом Патрика находится на противоположном склоне, прямо напротив. Лучший вид открывается с чердака, но и этого окна вполне достаточно, я здесь, чтобы работать, а не для чего-то еще, однако любое движение, уход, приход, подъехавшая машина, хлопнувшая дверца тотчас привлекают внимание, заставляют поднять глаза, а между тем вот уже три дня картина совершенно застывшая, если не считать света в окнах вечером и столба дыма из трубы, зимняя декорация, неподвижная и безмолвная – с легким налетом смерти.

Утром четвертого дня, возвращаясь с пробежки – практически на одной ноге, – я делаю крюк и подхожу к дому, переводя дыхание, уперев руки в бока, горячая и заледеневшая.

Снежок, выпавший ночью, стер все следы, все отпечатки вокруг, светит солнце, тишину нарушает щебет птиц.