— А может быть, я хочу от вас большего, чем просто «сделать дело».

Большего?

Отзвук этого слова повис между ними в воздухе. Бейнтон наклонился и начал натягивать носки, потом сапоги, а ей хотелось проклинать его на чем свет стоит.

Но вместо этого сказала:

— Тут нет ничего большего.

— Что ж, может, вы и правы. — Он встал и притопнул ногой, натягивая сапог. — Но если есть, Сара, то именно этого я и хочу. И уж точно не хочу изнасилования.

Он вел себя расслабленно и совершенно беззлобно… Но это же невозможно! Мужчины терпеть не могут, когда их прерывают.

— И не смейте потом возмущаться, что вы не закончили, — предупредила она его. — Я этого вам не позволю. Я вам себя предложила.

— Да, это вы сделали. Я приму это к сведению. — Он направился к двери, на ходу поднимая с пола жилет. — Завтра утром будьте готовы. Тальберт заедет за вами и повезет в театры. После займетесь домом. Не знаю, успеете ли вы осмотреть и то и другое. — Бейнтон остановился у двери и, оглянувшись, окинул ее взглядом. Всю, с головы до ног. — И нужно будет купить одежду. Я не ожидал, что любовницы так чертовски изобретательны. Увидимся завтра вечером за обедом.

Он вышел за дверь.

Сара минуту стояла неподвижно, сбитая с толку его спокойной доброжелательностью. Он не был раздражен.

Тогда что с ним?

Она вдруг почувствовала себя совершенно обнаженной и беззащитной, чего еще никогда не было. Схватив покрывало, она прикрылась им спереди.

— А как же наша сделка? — крикнула она, шагнув за ним к двери.

Герцог натягивал пиджак в гостиной.

— А что с ней? — спросил он.

— Она в силе? Вы ведь меня кое о чем просили.

Он взял очки и положил их во внутренний карман. Потом обернул шейный платок вокруг шеи и начал рассеянно завязывать его в узел.

— Вы не хотите меня? Разве не в этом предмет нашей сделки?

— Хочу ли я вас? — мягко переспросил он с оттенком иронии.

Подойдя к ней, он остановился, когда носки его сапог почти коснулись ее босых ступней. Наклонившись, он погладил губами нежное место у основания ее шеи и на миг замер, словно впитывая ее аромат, ее тепло, ее присутствие. Прежде чем он выпрямился, она почувствовала кожей его горячее дыхание. Глядя ей в глаза, Бейнтон признался:

— Я очень хочу вас. Но не таким способом.

Он сделал шаг назад.

— Я хочу узнать вас, Сара. Понять вас.

И он повернулся к двери.

— Мы сделаем это, — пообещал он, обернувшись и кивнув в сторону спальни. — Это часть нашего договора. Однако я приду к вам, Сара, когда вы будете хотеть этого так же сильно, как я жажду вас.

Он снял с вешалки у двери пальто и шляпу.

— Тогда вы меня никогда не получите, — заверила она его.

Если он и услышал ее, то ничего не ответил. Вместо этого открыл дверь и шагнул в коридор.

Он ушел.

Сара в смятении глядела на закрытую дверь. «Я хочу узнать вас, Сара. Понять вас».

Он попросил ее о доверии. Но у нее нет и не будет доверия. Ни к кому и никогда.

Она вышла в гостиную. Здесь еще чувствовалось его присутствие, его аромат. Он такой сильный, влиятельный, а она… Она просто ничто. Если бы ей пришлось исчезнуть, никто и не заметил бы, что она вообще существовала… Внезапно ее взгляд упал на кожаную папку на столе. Ее единственная уцелевшая пьеса. Ее творение.

«Тальберт повезет вас осмотреть театры».

За эти годы она слышала от мужчин столько обещаний. Самыми смехотворными были клятвы, данные ей у алтаря, потому что Роланд окончательно бросил ее именно тогда, когда она была физически разбита.

«Но ты же хочешь доверять», — прошептал тихий внутренний голос.

Это была правдой. В своих пьесах она писала о любви, доброте и доверии между мужчинами и женщинами и о тех удивительных отношениях, которые, как она свято верила, существуют и в жизни, а не только на сцене театра. Она так хотела в это верить, но желание — еще не реальность.

Сара подошла к столу и провела рукой по кожаной папке, словно написанные внутри слова могли поддержать ее, — и они придали ей сил. В этих словах была ее душа.

Что бы еще на нее ни свалилось, она должна попытаться поставить свою пьесу. Она уже слишком много пережила, чтобы сейчас сдаться.

«Тогда вы меня никогда не получите».

Господи, какой же он дурак.

Гордость, раздражение и стыд остановили Гэвина на верхней ступеньке гостиничной лестницы.

Она скрутила его в узел. Животный инстинкт приказывал ему вернуться, ползать перед ней на коленях, если нужно, но получить то, чего он от нее хочет.

Какая разница, что она предложила ему себя с очарованием, присущим разве что скучающей шлюхе? Он представил, как неловко овладевает ею, как трудится над ней, а она смотрит в потолок, желая быть в этот момент где угодно, только не с ним.

Что ж, он мог претендовать на ее тело, которое получил за свои деньги, мог пройти весь этот обряд посвящения, но он был бы противен сам себе.

Кто-то поднимался по лестнице. Гэвин надел шляпу, надвинув поля на глаза, и стал спускаться. Ему было трудно собраться с мыслями, трудно идти. Его тело изнывало от жажды, желало ее.

Гэвину понадобился весь его хваленый самоконтроль, чтобы не смять ее. Но если бы он не выдержал и утолил свою жажду, она возненавидела бы его навсегда.

А он не хотел, чтобы Сара его ненавидела.

Эта мысль его поразила. Он не должен испытывать к ней таких чувств. Из этого не получится ничего хорошего, потому что у них не может быть никакого будущего.

Она — актриса, а он — герцог, который должен жениться на девушке из хорошей семьи, с большим наследством. И потом, Сара уже немолода, как и он. Как она может привлекать его настолько сильно?

Возможно, в ее привлекательности есть что-то загадочное. Она вела себя очень смело, но чувствовала себя иначе. Ее тело на кровати было напряжено, как натянутая якорная цепь. Гордый, независимый дух, который он всегда в ней видел, куда-то исчез, и его сменил страх.

Ему было неприятно видеть ее такой. Она ожидала жестокости. Закалилась, оделась в броню. Хуже того, она спряталась, ушла в себя. На его месте мог быть любой другой. Ей было все равно.

Гэвин вышел на улицу и полной грудью вдохнул ночной воздух.

Швейцар спросил, не нужно ли подать ему карету. Он покачал головой. Ему хотелось пройтись. От «Кларендона» до Менхейма меньше мили.

Идя по улице, он почти слышал насмешливый хохот Ровингтона. Уж он-то на его месте выиграл бы свое пари, по-доброму или нет.