поели мясо, запивая его горячим бульоном. Перед тем как выйти, скитник подошел к жене Алдункана и поблагодарил за гостеприимство. От непривычного внимания она смутилась и вдруг быстро-быстро перекрестила его.

Чтобы оленям легче было стронуть тяжелогруженые нарты, Алдункан приподнял передок и сел, лишь когда они сделали несколько шагов. Корней последовал его примеру, хотя в этом не было нужды, весь груз – это он сам и два комплекта старенькой меховой одежды для команды.

Чуть отъехав, эвенк, ловко управляя оленями с помощью длинного хорея, затянул однообразную заунывную песню. Корней от необходимости править был избавлен – важенки, как привязанные, бежали вслед за быками Алдункана. От порывистого дыхания оленей за караваном тянулись облачка пара.

Кочкастая марь в начале пути не позволяла расслабиться. То и дело приходилось наклонами тела удерживать нарты от опрокидывания. Зато, как только выехали на речку, расслабились. Ехать по ровному заснеженному руслу было одно удовольствие. Корней, полулежа на мешках с меховой одеждой, любовался висящими на ветвях лиственниц кружевами инея и елями в снежных юбках.

Когда олени уставали и сбавляли темп, Алдункан выезжал на берег, где животные сразу принимались копытить ягель и забавно скрести задней ногой морду – счищать намерзшие от дыхания сосульки. Лишь только караван уходил, на это место тут же слетались белые куропатки: выбитая копытами лунка, облегчала им доступ к траве и семенам.

Корнею мороз и ветер теперь были нипочем: эвенки в благодарность за избавление стада от угрозы массового падежа одели его в теплую меховую одежду. Элегантностью она не отличалась, зато в ней тепло.

Теперь поверх обычного белья на нем пыжиковые[42] брюки мехом внутрь, со шнурками на талии и понизу и прямая рубаха с вырезом для головы, тоже мехом внутрь. (Сами эвенки надевают ее прямо на голое тело.) А вот кухлянку[43] надевают волосом наружу.

Поверх нее истончившийся от множества стирок, но еще крепкий матерчатый балахон с капюшоном – камлейка. Тесемкой, продернутой в окантовку капюшона, можно сужать или расширять отверстие для лица. Рукавицы двойные и висят на шнурке, пропущенном через рукава. Все это сшито не нитками, а тонкими волокнами из сухожилий со спины оленя. (Они крепче и не гниют.) На ногах меховые носки – чижи. Сверху торбаса[44]. Их голенища сшиты из красиво чередующихся наборных кусков белого и темно-коричневого камуса. Для остальных зимовщиков эвенки смогли собрать только два комплекта из старой одежды. Мех на них, правда, изрядно вытерся, но еще мог защитить от ветра.

Надо сказать, что оленьи шкуры – самый подходящий материал для зимней одежды. Мягкие, теплые, легкие, при кажущейся громоздкости, они не стесняют движения. Они словно специально созданы для северян. Благодаря тому, что густая шерсть состоит из полых, клинообразных волосков, снежная пыль не набивается в подшерсток – мех всегда сухой. Если и проникает во время метели, то не смерзается, как у собак. Достаточно просто хорошо выбить одежду. Еще одно достоинство полых волос – олень легко преодолевает водные преграды.

Единственный изъян – его относительная недолговечность: шерсть довольно быстро вытирается. Посему зимняя одежда носится не более трех лет, после чего переходит в разряд летней.

Вся жизнь эвенков, их благополучие связаны с оленями. Шкуры служат постелью. Из них шьют меховой полог, спальные мешки, одежду. Ими укутывают младенцев, покрывают чум.

Не требуя от человека почти ничего, олень отдает так много, что практически незаменим на Севере. Защита от волков и гнуса – вот вся помощь, которую получает он от человека. Словно сознавая это неравенство, олени не сближаются с людьми. Брезгливо отряхиваются от их ласк, держатся независимо и гордо. Единственное, чем можно заставить их подойти, – щепотка соли, запах которой они улавливают на расстоянии нескольких метров.

День выдался на редкость тихий, солнечный. Схваченный морозом снег, сминаясь, слегка похрустывал под копытами. Снежинки вспыхивают мириадами бриллиантов. Неслежавшийся, пушистый снег при редких дуновениях ветра срывался с ветвей, наполняя воздух серебристой пылью.

Ехать по руслу очень удобно – дорога ровная, без помех. Лишь местами мешали тарыны[45] – выходы грунтовых вод, покрывающие обширные участки льдистой кашицей. Намерзая изо дня в день, они к концу зимы иногда достигают высоты полутора метров, «заливая» льдом стволы растущих по берегам деревьев. Когда объехать тарын по берегу представлялось затруднительным, Алдункан гнал оленей прямо по наледи. При этом животные забавно задирали хвостики и широко расставляли ноги – чтобы не упасть в льдистую кашу.

Первый тарын проехали сразу после кочкастой мари. Его поверхность из-за постоянных ветров была совершенно голой и копыта оленей разъезжались в разные стороны. Путникам пришлось соскочить с нарт и подталкивать их, дабы не дать им остановиться – иначе на льду олени «забуксуют».

Через пару часов Алдункан неожиданно тормознул упряжку и склонился над снегом:

– Соболь пробежал! Нас услышал, заторопился. Эх, собаку не взял! За соболя хорошо платят.

Корней пригляделся. Русло пересекала ровная строчка парных следочков. Сначала прыжки спокойные, размеренные, а дальше – чуть ли не двухметровые. Действительно испугался.

Мороз не убывал. Воздух, казалось, застыл. Такое чувство, что при вдохе глотаешь комочки льда, и они охлаждают все внутри. Безмолвие нарушают лишь раскатистые «выстрелы» от лопающихся стволов деревьев. В этих краях все же похолодней, чем на Алданском нагорье.

Корнея никак не отнесешь к категории изнеженных путешественников, но даже его поразила «морозостойкость» Алдункана. На нем старенькая парка[46], перетянутая скрученным сыромятным поясом, ровдужные штаны да стоптанные торбаса. В таком одеянии любой замерзнет, но только не Алдункан. Что поразительно, у него даже руки всегда теплые. А вот лицо, так же как у Корнея, замотано шарфом по самые глаза. От дыхания тот постепенно оледеневает, а в узком просвете для глаз нарастает иней.