Корнею оно до того полюбилось, что свою банку высосал за один присест. После чаепития капитан достал гитару и спел несколько любимых романсов: «Мой костер в тумане светит», «Гори, гори, моя звезда», «Я встретил вас…» Механик поддерживал его густым басом. Берущие за душу слова растрогали Корнея. Вспомнились семья, родной скит, Впадина, монастырь, Дарья.

Когда вышли на палубу, чтобы отсалютовать Октябрю из ракетницы, зимовщики обомлели: на небе вокруг настоящей луны красовались четыре ложные. Одна в зените, вторая ниже настоящей, остальные по бокам.

Все более поздний восход и более ранний заход солнца откусывали день с двух сторон. Сумерки укорачивались, а ночи становились все длиннее и непрогляднее. Рассветало лишь к одиннадцати, а часа через два вновь темнело.

Корней со страхом ожидал 22 ноября, в этот день, по прикидкам капитана, начнется долгая полярная ночь. Вновь солнце покажется лишь 19 января. Впереди 58 суток тьмы. Наверное, поэтому в последние дни люди чаще обычного поглядывали на низко висящий расплывчатый диск, почти сливающийся с бледно-желтым небом.

21 ноября выглянула лишь горбушка. Двигаясь какое-то время вдоль зубчатого горизонта, она так и не решилась оторваться от него. Исчезла, бросив прощальный луч на «Арктику». На том месте, где она скрылась, еще долго тлела полоска лимонной зари. Постепенно бледнея, она некоторое время смещалась вслед за невидимым солнцем и, в конце концов, погасла. Это не означало, что стало совершенно темно. Первые дни полярной ночи – это были просто медленно сгущающиеся сумерки. А ближе к полудню вообще становилось достаточно светло. При этом ничто не имело четких контуров: все как бы переходило из одного в другое.

Окончательно полярная ночь вступила в свои права лишь через дней десять. В полдень небосвод, усеянный жирной россыпью звезд, оставался на юге почти таким же черным, как и на севере. Но и в это время не стоит темень, о которой говорят «хоть глаз выколи». Выручает «ночное солнце» – необычайно яркая в чистой атмосфере Арктики луна.

Реально темно становится, лишь когда небо затягивает плотный войлок туч. В такие дни далеко от парохода не отходили. Внутри судна, где мрак был непроницаемым в полном смысле этого слова, приходилось передвигаться на ощупь или со свечой в руке. Тьма была до того густой, что, казалось, ее можно щупать, мять, словно податливую глину. Только в кают-компании было светло от постоянно горевших керосиновых ламп. Так что для экипажа мир на время сузился до ее размеров.

Морозы даже при сплошной облачности не спадали. Однако людей больше угнетал не мороз, а отсутствие солнца. Стужа лишь усугубляла это состояние. Угнетала и давящая тишина. На судне она ощущалась не так остро, но стоило выйти наружу, становилось жутковато: в этой беспредельной тишине можно было расслышать лишь биение собственного сердца и шум дыхания.

Из-за отсутствия смены дня и ночи у некоторых зимовщиков нарушился сон. Нервозность во взаимоотношениях с каждым днем нарастала. Любое неверное слово, сердитый взгляд приводили к неоправданному взрыву эмоций.

Опытный капитан с этим уже сталкивался и старался вовремя вмешаться, предупредить конфликт. Чтобы у команды не было времени заниматься разборками или предаваться меланхолии, следил за тем, чтобы каждый былчем-то занят. По его просьбе Николай Александрович два раза в неделю читал лекции о великих географических открытиях. Устраивал конкурсы на знание морей, гор, судоходных рек не только Советского Союза, но и мира.

Очень выручали грамотно подобранная библиотека и киноустановка. Человеку гораздо легче переносить вынужденное заточение и ограниченное пространство, узнавая из книг и фильмов о стойкости и благородстве других людей.

В железных коробках хранились девять фильмов. Через месяц экипаж уже вслух предварял все реплики героев. Книг же было за сотню: читать не перечитать! Молчаливое общение с ними тоже надолго отвлекало от ссор и разногласий, уводило в светлый мир добра и справедливости.

Скрашивал зимовку и патефон с пластинками. Это чудо техники механик оберегал и никому не позволял прикасаться. Заводил и ставил пластинки только он сам. Вскоре и слова песен «Землянка», «Синий платочек», «Песенка водовоза» и самой любимой – «Ландыши» – все знали наизусть.

По особо торжественным дням механик Федор ставил песню «Варяг». Все испытывали необыкновенный душевный подъем, как только опускал головку с иглой на пластинку, и начинал звучать гимн мужеству русских моряков:

Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает…

Закончив «концерт», механик аккуратно раскладывал черные хрупкие диски по конвертам и убирал в шкаф. Была у него еще замечательная привычка – перед сном петь, подыгрывая себе на гитаре «Раскинулось море широко». Правда, будучи любителем приключенческой литературы, он иногда так зачитывался, что пропускал время отбоя. Тогда кто-нибудь начинал его теребить:

– Федор, «колыбельную»!

Среди зимовщиков активней всех библиотекой пользовался Корней. Не отставал от него лишь белобрысый и щуплый прыщеватый радист Василий. Внешне вроде хиляк хиляком, но чувствовалась в нем некая внутренняя сила, крепкий стержень. Он был, пожалуй, единственным на судне, кто радовался зимовке: появилась уйма времени для чтения. Любовь к книгам быстро сблизила этих разных людей.

Живя в монастыре, Корней читал преимущественно географическую и духовную литературу, по большей части жития святых. Тут же, благодаря подсказкам радиста, он познакомился с произведениями русских классиков: Карамзина, Чехова, Гоголя,