случай: пошел брак. За час перед щековой дробилкой выросла желтая гора развалившихся стержней. Тогда-то Корзун и пожалел, что уволился Валя Тесов. Сам он разобраться в причине брака не мог. На оперативке Важник кричал на него, стучал по столу кулаком.

В конце смены Тоня увидела шагающего враскачку вдоль сушил Корзуна.

— Что думаешь делать, Антонина?

Она уже успела сделать все что нужно, уже знала, через час выползут из печей годные стержни, но он этого не знал. Тоня пожала плечами:

— А мне что? Я по техническим условиям работаю.

— Ты у нас молодец, известно. Замутишь воду, а другим потом расхлебывать.

Тоня не стала с ним спорить:

— Не расхлебывай.

— Я думаю, щелок опять плохой.

— Что ты в нем понимаешь? Отличный щелок.

— Отчего же стержни разваливаются?

— Откуда мне знать. На то техчасть есть.

— Может, крепитель добавить?

Она пожала плечами:

— Добавь.

Тогда он, пожевав воздух, поступился самолюбием:

— А ты что посоветуешь?

Он был в ее руках. Она взяла грех на душу:

— Расход щелока увеличить.

Он подозрительно посмотрел на нее и попросил:

— Ты бы составила рецептуру. Я подпишу.

Тоня и увеличила расход щелока, Хорошо, Шемчак в командировке.

Через две недели вернулся Шемчак. Он прочел листок рецептуры в сменном журнале.

— Откуда эта нелепость, Антонина? Зачем столько щелока?

— У Корзуна спроси. Не видишь разве: его подпись!

Он что-то заметил в ее лице и, медленно опустив веки, спрятал за ними глаза.

Тоне некогда было о нем думать. И даже щелок был ей в ту минуту безразличен. Стоял конвейер, не хватало стержней.

Перед обеденным перерывом позвонил ей начальник модельного цеха, бывший ее сокурсник:

— Тонька, ты где обедаешь? Приходи в диетическую, поболтаем.

— Ой, совершенно нет времени, — сказала она. — Это срочно?

— Срочно. Я возьму тебе обед.

Они сидели вдвоем за столиком в стеклянной призме диетической столовой, и вот что он ей рассказал.

Сегодня было совещание у директора.

— Грачев сидел злой как черт. Что — не знаю, но что-то было. Может, и Шемчак поработал. План, как ты знаешь, горит. Механические цеха, ясно, стали жаловаться на Важника. Грачев стучит по столу: «Нечего за трудностями прятаться!» — но на Важника не смотрит. Литья действительно не хватает. А Важник дорвался до слова и стал людей требовать. Что ему Грачев, родит их? Раньше осенней демобилизации ждать нечего. А Важник уж только рот раскрывает. И тут Шемчак понес… И все про твой участок. Говорит, мол, тихая гавань, люди там на ходу спят… А Сысоев еще в каламбур поиграл: гавань и… это самое. В общем, я понял так: Шемчак тебе враг, все решил на тебя свалить. Мол, и новую технику зажимаешь, а Корзун просто безграмотный….

— Корзун?

— А что ему Корзун? Диссертацию на ультразвуке он и без Корзуна сделает. Корзуну на него надеяться нечего…

— А я?

— Что ты?

— Ну, новую технику зажимаю. Корзун, говорит, просто безграмотный, а Брагина?

— В этом и дело. Это когда про ультразвук. Личная заинтересованность, говорит, у него.

— У кого у него?

— Да у тебя же, ну что ты, Тоня?

— Так почему — у него?

— У него — у начальника участка. Или ты не начальник участка?

— А Важник что?

— Погоди — Важник. Сысоев вспомнил: мы же эту Брагину только что наказали, премии лишили за что-то подобное… Зачем ты, Тонька, всегда на рожон лезешь?

— Я?!

— Важник молодец. Ему, знаешь, себя надо спасать, а он говорит: «Брагина — прекрасный работник, и для цеха ее увольнение будет большой потерей».

Тоня, как при головокружении, почувствовала дурноту.

— Увольнение?

— В общем… я ж тебе сказал… Грачев предложил… Понимаешь, когда плохо, меры, должны быть. Литья-то не хватает. Важник Шемчаку начал было: мол, тот бы иначе говорил, если б оказался на его месте, а Грачев ему: «Быть может, он на этом месте и окажется». У Важника дрянь дела. Если он заупрямится и тебя оставит, он… он в о-очень тяжелом положении будет…

Оказывается, вместо нее может работать автомат, простенький робот. Остаток дня она и была автоматом. Она что-то делала, что-то решала, никто ничего не заметил. Никто не заметил, что у этого автомата выключен блок памяти и все совершаемое им и происходящее вокруг остается для него незамеченным и непережитым.

Кончилась первая смена, началась вторая. Важника все не было. Начальники участков уже привыкли к вечерним оперативкам, волновались:

— Будет сегодня оперативка? Или можно домой идти?

Постепенно они разошлись. Тоня вымылась в душе, переоделась, но уйти домой не смогла. Прошла мимо табельной и неожиданно для себя опять оказалась на участке.

На линии блока она увидела наконец Важника. Он, насупившись, слушал мастера. Женщины сбрасывали стержни с рольганга в дробилку. Важник заметил Тоню, но не повернулся к ней. Она подошла и спросила тихо:

— Что случилось?

— Тихая гавань, — сказал он.

И потом начал кричать. Он первый раз кричал на нее. Тоне стало страшно, и оцепенение ее прошло, разозлилась на себя за свой страх.

— Хватит, — сказала она. — Что ты хочешь?

— Так работать нельзя! Нечего тут, понимаешь…

— Хорошо. Я напишу заявление.

Он замер, не нашелся сразу, что ответить, а Тоня не стала ждать. Повернулась и быстро пошла к цеховым воротам.

В эту минуту и потом, когда она шла по шумным улицам и когда открывала дверь своей пустой квартиры, ей все было безразлично. Посреди комнаты стояла закрытая тряпками тахта, тряпки — в задубелых пятнах побелки. Тоня упала на них, спрятала лицо в ладони. Она лежала долго. Наверно, задремала, и ей привиделся кошмар. Она вскрикнула, но показалось ей, что она услышала не свой крик, а голосок Оли: «Мама!» Она вскочила и с облегчением оттого, что все ей только привиделось, опустилась на тахту. И тут все вспомнила. Темнело. Она лежала неподвижно. Кошмар опять обволакивал сознание, в нем мешались Оля, Шемчак и Степан. Тоня сопротивлялась, ей казалось, что она победила кошмар, но победил он и внушал ей, что жизнь оторвала ее от всего любимого в прошлом и навсегда оставила одну. А в будущем ничего не хотелось, потому что в будущем она могла любить только прошлое. У двери звонили. Она слышала звонок, и звонок, как весь мир, был сейчас для нее чужим и не нужно было его замечать и думать о нем.

Вечером Аркадию позвонила из Крыма мать. Четверть часа расспрашивала, что и где он ест.

— Передай Тонюшке, Оленька уже совсем здоровенькая, ждет маму! Алло, слышишь? Тони никогда нет дома, мы не можем до нее дозвониться! Как она там?

Он солгал,