Они обе какое-то время сидели молча. Валентина, почувствовав сильное напряжение во всем сказанном Леной, боялась прервать это молчание, но она вдруг сама сказала:

– Видите ли, Валентина, я вам объясню свою реакцию на сказанное вами. Для меня этот вопрос больной… Я ребенок от такого брака. Мой отец был старше мамы на тридцать пять лет. И я вам должна сказать – ничего хорошего в этих отношениях нет и быть не может, хотя начинаются они, как правило, по желанию с обеих сторон: у молодой жены кружится голова от того, что ничего не надо наживать путем тяжких усилий с ее стороны, так как все уже есть и только руку протяни, а у него – головокружение, не только от повышенного давления, но и от ощущения, что молодость-то не ушла, а вот она, рядом, и смотрит на него с любовью и преданностью. Но только вы мне расскажите хотя бы про один такой брак, в котором не было бы выгоды со стороны молодой жены? Вы знаете такие?

– Увы, и правда, не знаю. – Валентина с интересом слушала Лену.

– Вот и я тоже. Или это деньги, или высокое положение этого мужчины в обществе, или известность, или все вместе и сразу. О своей встрече и знакомстве мои родители мне никогда не рассказывали. Я знала только то, что мой отец был в то время московским чиновником высокого ранга, а мать семнадцатилетней ученицей, заканчивающей школу, – продолжала Лена. – Свои биографии они никогда мне полностью не раскрывали, но уже в сознательном возрасте я узнала, что они встретились случайно, из-за того что моя бабушка, мамина мама, ходила по высоким городским инстанциям, собирая какие-то справки для оформления послевоенных документов, так как ей полагался орден за оборону Москвы в военные годы. На тот момент она работала в две смены, чтобы побольше заработать, так как одна содержала себя и школьницу-дочь. В какой-то из дней она попросила ее пойти в одну из таких инстанций с ее документами и забрать уже оформленные начальником наградные бумаги. Там, у отца в кабинете, и состоялась встреча моих будущих родителей – маме было семнадцать, ему пятьдесят два. Мама стала ездить по Москве на машине с личным шофером отца и переехала из коммуналки в его пусть не большую, но отдельную квартиру. Потом родилась я. Квартирные условия снова улучшились. От меня все тщательным образом скрывали, но потом от родственников отца я узнала, что на момент их встречи мой отец был уже третий раз женат и имел сына – ровесника моей мамы. Потом я узнала и о том, что зарегистрировали они свои семейные отношения, когда мне было уже семь лет и я пошла в школу. Меня, маленькую девочку, всегда удивляло то, что мама никогда не называла моего отца по имени – только «папа» и «папочка». Я по-детски спрашивала ее про это, но она никогда прямо на этот вопрос не отвечала и всегда говорила, что ей так больше нравится, а когда я продолжала настаивать и говорила, что это мне он – «папочка», а тебе он – муж, мама злилась и отвечала, что это не мое дело. Но в детстве, когда я была ребенком, я искренне любила только своего отца: он был единственным, кто никогда ни при каких обстоятельствах не повышал на меня голоса и всегда держал мою сторону, когда мама с бабушкой меня ругали. Он был мой верный друг и кроме как «доченька» меня не называл. И я помню его голубые-голубые глаза, которые всегда с нежной любовью смотрели на меня. Это было лучшее воспоминание из моего детства.

– А что было потом? – спросила Валентина, заметив, как погрустнел взгляд Елены.

– А потом было то, что я выросла, папа состарился, а мама только вошла в возраст сорокалетней активной женщины. Когда отец еще работал и приносил домой неплохие деньги, а работал он до семидесяти трех лет, все еще было вроде бы нормально: неработающая мама получала папину зарплату и могла еще позволить себе некоторые излишества молодой жизни. Но вскоре отца проводили на пенсию, и он сразу стал никому не нужным старым человеком. Мать и до его ухода на пенсию часто на него раздражалась, а сейчас он вызывал в ней сплошную агрессию. Когда отец по привычке, в телефонном разговоре или по доходившим до нее слухам, хвастался перед кем-нибудь своей молодой женой, мама устраивала дома скандал, что он не умеет держать язык за зубами, и отец потом долго сидел молча и пил таблетки.

Время шло. Моя мать становилась все более раздражительной и злой, как по отношению к отцу, так и ко мне. Я видела, как тяготит ее потерявший денежную основу и привилегии советской жизни старый муж. Я не могла быть постоянно с ним рядом, так как, стремясь побыстрей уйти от авторитарной матери, рано выскочила замуж и уже сама растила маленького сына. Но каждый раз, навещая родителей, я видела, как «расцветает» лицо отца и суровеет лицо матери. Отец начал болеть, а мать устроилась на работу на полдня. Она, конечно, за ним ухаживала, но так, как ухаживают за больными в больнице посторонние нянечки. Она изолировала его от внешнего мира, переселила в маленькую комнату, и он перестал с кем-либо общаться. При этом она находила время для романов на стороне, и часто по вечерам ее подвозили к дому разные машины, а он чахнул в квартире в одиночестве. Однажды я ей сказала, в очередной раз навещая отца:

– Мне его так жалко: он уже совсем плохой, не живет, а тихо существует в этой жизни…

– Ну и пусть, пусть существует. Ты же знаешь, какая у него пенсия большая! Я без нее пропаду! – ответила мне моя мать.

Через полгода отец умер. Но мать не пропала, а тут же вышла замуж за молодого, моложе ее на десять лет, мужчину. Но этот брак продержался ровно пять лет, так как именно такой срок был определен законом в то время, дающим возможность при разводе поделить общее жилье поровну между супругами. Так как я со своей семьей жила уже отдельно, половина папиной квартиры ушла в руки ее молодого и шустрого мужа.

Лена замолчала. Две женщины сидели в задумчивости, боясь нарушить воцарившуюся тишину. Первой заговорила Лена.

– Простите, пожалуйста, я не знаю, что вдруг на меня нашло. Просто наваждение какое-то. Я не хотела… Я вообще никогда никому про это не рассказывала, только своему мужу…