Быков сел, протирая глаза, и глянул на посетителя.

Он его сразу узнал по круглым очкам.

Берия.

Нарком сидел у стола в полувоенном френче и в галифе, заправленных в сапоги.

– Добрый вечер, Лаврентий Павлович, – поздоровался Григорий, посмотрев за окно. Там синели сумерки.

– Добрый ли? – хмыкнул Берия и вздохнул. Покачал головой. – Всякие за тобой числились художества, Василий, но такого…

– Я должен был спасти брата.

– Почему именно сейчас?

– Через три дня Якова расстреляли бы.

Грустно покивав, нарком вдруг резко наклонился к Григорию и сказал с силою:

– Но почему сам?! Разве можно было так рисковать?!

– Какой риск? Война идет!

– Война не терпит самодеятельности! Когда Судоплатов доложил мне о твоем вылете, я не знал, что мне делать: сначала Павла расстрелять, а уже потом застрелиться самому, или наоборот!

– Простите, Лаврентий Павлович, что подставил…

Берия вздохнул и поднял голову к серому потолку.

В свете тусклой лампы блеснуло знаменитое пенсне.

– Твой отец еще ничего не знает, – ровным голосом проговорил он, – но такое не скроешь. И что прикажешь докладывать?

– Доложите, что задуманная вами операция удалась.

Нарком внимательно посмотрел на Быкова.

– Задуманная мной?

– Ну, да.

– А Судоплатов…

– Все организовал. Это его работа.

– Хм. И как же в план задуманной мною операции вдруг попал Василий Сталин?

– А вам не обо всех моих художествах известно.

– То есть?

– Немецкий язык я знаю на «пять».

Берия с недоверием смотрел на него.

– Скажите: «Где садятся самолеты? Покажите, где!»

– «Во ландн хир ди флюкцойге? Цайгн зи во!»

– Поразительно…

Было заметно, что скрытые познания Васьки Сталина, этого великовозрастного шалопая, изрядно смутили наркома.

Но и взбодрили его – шанс оправдаться перед Иосифом Виссарионовичем обретал реальные черты.

– Хорошо… – протянул Берия и медленно встал со стула. – Хорошо… – шагнув к двери, он спохватился: – Ужинал?

– Не довелось, – улыбнулся Быков.

– Хорошо, – в третий раз повторил нарком. – Я прикажу накормить всю вашу беспокойную эскадрилью.

– Спасибо, Лаврентий Павлович.

– Не за что, – буркнул нарком и удалился.

Буквально через полчаса охранник притащил пару судков с борщом и макаронами по-флотски.

– А компот? – осведомился Григорий.

– Щас мы! – пообещал страж, и вскоре огромная кружка компота заняла свое место на пиршественном столе.

Быков, которому за весь этот суматошный, длиннющий, безумный, безумный день перепала лишь печенюшка да стакан немецкого кофе, набросился на еду, как хищник на добычу.

Вскоре судки опустели, а Григорий, стеная от удовольствия, завалился на топчан и не покидал его до самого утра.

Из письма военного совета 1-й ударной армии в адрес летчиков 1-го истребительного авиакорпуса:

«Зафиксированы неоднократные случаи, когда истребители корпуса не только полностью срывали удары бомбардировщиков противника, но и заставляли их сбрасывать бомбы на боевые порядки своих же войск.

Деятельность 1-го истребительного авиационного корпуса по прикрытию сосредоточения и перегруппировки наших войск позволила провести их с незначительными потерями от воздействия авиации противника».

Команды «Подъем!» никто не давал, но Быков и сам проснулся около шести утра – старая армейская привычка.

Было тихо, спокойно, и он опять задремал.

Солдат спит, служба идет…

Отоспался вволю.

Часов в девять Григорий встал, с ленцой проделал утреннюю зарядку, умылся – даже полотенце «вафельное» нашлось, причем чистое.

Сразу похорошело.

Холодная вода для лица лучше всяких кремов. И бодрит.

Встал он, как оказалось, вовремя – охранник торжественно внес завтрак.

«Овсянка, сэр!» И вчерашний компот.

Едва Быков покончил с завтраком, как явился пожилой еврей в белом халате.

Он тащил с собою кувшин с кипятком, бритву и прочие причиндалы брадобрея. Однако…

– Приказано вас побрить, молодой человек! – проблеял цирюльник.

– Исполняйте, – улыбнулся Григорий, занимая стул.

Туго повязав на шее у Быкова белую салфетку, по размерам схожую с пеленкой, еврей натянул кожаный ремень и стал править бритву.

Лезвие так и мелькало в умелых пальцах.

Брил он просто божественно, словно перышком по щекам водил.

Тщательно вытерев остатки пены, брадобрей смочил полотенце в горячей воде и наложил Быкову на лицо.

Блаженство…

Баня для лица.

Сжимая резиновую грушу, еврей брызнул Григорию на щеки одеколоном «Шипр» и отшагнул, любуясь сделанной работой.

– Спасибо, – сказал Быков.

Брадобрей постучался в двери, створка приоткрылась, и он вышмыгнул в коридор.

А в комнату шагнул давешний охранник.

На вытянутой руке он нес вешалку с парадным мундиром Василия Сталина.

Не поленились же, притащили…

Ишь ты, даже оружие вернули…

Быков подозревал, почти уверен был, куда именно его так наряжают.

Вернее, не куда, а к кому.

А вот и охранничек заявился… Нет, это другой.

– Машина подана, – доложил он.

Григорий не стал интересоваться, для чего да зачем – кивнул и оглядел себя в зеркале.

Весь он не отражался, но и так было ясно, что выглядит на все сто.

Только прическу Быков изменил – то, что творилось у Васи Сталина на голове, выглядело старомодно.

Натянув фуражку, Григорий покинул «место заточения».

Во дворе был подан черный «Опель-адмирал».

Неплохо для начала…

Водитель в форме дождался, пока пассажир устроится, и завел двигатель.

Машина мягко выкатилась со двора.

Улицы, улицы, улицы… Дома, дома, дома… Люди, люди, люди…

Лишь кое-где Быков замечал приметы войны – воронку на площади, которую шустро засыпали полуголые, пропыленные работяги; косые бумажные кресты на стеклах окон; очередь у колонки за водой.