В Москве Горский окунулся в насыщенную художественную жизнь. Он снял квартиру напротив Большого театра, от дома до работы – всего несколько метров, а сразу за углом – опера Мамонтова, немного подальше – любимый Московский художественный театр. Конечно, молодого хореографа интересовало всё. В частной опере Мамонтова в то время шли спектакли с участием Шаляпина, и Александр познакомился с певцом. Спектакли шли в оформлении Врубеля, Коровина… Для Горского всё это было настоящим потрясением, и очень скоро эти люди станут его соавторами.

Своим приездом в Москву Горский, по сути, проложил путь для многих петербуржцев – балетмейстеров и артистов, которые потом будут работать в Большом. Приедут хореографы – Лавровский, Вайнонен, Григорович, приедут балерины – Семёнова, Уланова, Ермолаев, Тимофеева, Семеняка…

После успеха «Спящей красавицы» Горский возвращается в Санкт-Петербург. Но вскоре снова засобирается в Москву, для того чтобы перенести на московскую сцену балет «Раймонда» – последнее творение Мариуса Петипа. Эти две командировки позволили Александру Алексеевичу оценить возможности балета Большого театра, а балетной труппе – убедиться в том, что Горский – человек талантливый. Всё сложилось – труппа приняла его. Кроме того, сборы в Большом существенно выросли, и директор Императорских театров Владимир Теляковский предлагает Горскому возглавить балет Большого театра. Без долгих раздумий он соглашается, в 1900 году переезжает в Москву и берется за новую постановку, которой суждено было прославить его имя. Конечно же «Дон Кихот» с «горячей», по-настоящему испанской музыкой Минкуса. Это бы звездный час Горского, он сумел создать совершенно новый балет, какого в Москве еще не видели.

Впервые «Дон Кихот» был поставлен в Большом за три десятилетия до Горского, и не кем-нибудь, а специально выписанным из Петербурга Мариусом Ивановичем Петипа. Пригласили известного балетмейстера, чтобы привлечь публику, плохо посещавшую балеты. В Москву Петипа ехать не хотел: оставить труппу в Петербурге на помощника и ассистентов – рискованное дело, но всё-таки согласился. Музыку к балету написал постоянный соавтор Петипа Людвиг Минкус. Из-под его пера вышло немало балетных партитур, но «Дон Кихот» – особое дело, «Прелес!» – как говорил Мариус Иванович. И действительно, музыка была невероятно удобна для танца; даже если просто слушать ее, она переносит каждого под южное небо на жаркую площадь, в ней чувствуется напор и веселье. Балет Петипа был переполнен испанскими танцами – и сегидилья, и болеро, всё это присутствовало. Характерные артисты выходили на первый план и имели огромный успех. Удача была настолько очевидной, что Петипа решает перенести свой балет на сцену Мариинки.

Горский, взявшись за «Дон Кихота», решает не просто освежить спектакль, но переделать по-новому. Он приглашает в Большой замечательных художников – Головина и Коровина. Александр Яковлевич Головин в то время оформлял жилые интерьеры, работал с мозаикой, позже, в 1917 году, он сделает вместе со Всеволодом Мейерхольдом легендарный «Маскарад» в Александринском театре. Его можно было назвать снобом – всегда элегантно одетый, тщательно причесан, на мизинце – кольцо с бриллиантом; деликатен, учтив, но ни с кем не был близок, предпочитая держать расстояние. Полная противоположность ему – Константин Алексеевич Коровин: открытый, дружелюбный, быстро зажигающийся. Работа над декорациями «Дон Кихота» увлекла обоих – они захотели создать сценографию, которая стала бы «музыкой для глаз», как они говорили. Художники выполнили не просто задники кулисы – их декорации были настоящими картинами.

Спектакль ставился не на одну балерину, а для всей труппы. Каждому участнику Горский предложил свой личный рисунок, который вплетался в общую танцевальную картину. На это его вдохновили спектакли Художественного театра, где у каждого артиста была не только своя задача, но и своя сверхзадача, да еще и массовка играла важную роль. Молодым артистам, только что пришедшим в Большой, было позволено проявить себя. Среди них – юный Михаил Мордкин и Софья Федорова, будущие звезды московского балета. Кроме главных героев – Китри и Базиля, у Горского появились новые персонажи: Уличная танцовщица, Повелительница дриад, красавица Мерседес.

Реакция на спектакль (премьера состоялась 6 декабря 1900 года) была неоднозначной. Кто-то называл балет «декадентством, сценическим беспорядком». А Теляковский отмечал в своих мемуарах: «Победа в балете полная! Пресса недоумевает по поводу совершенно нового явления в балетном мире. Балет сразу стал репертуарным. Билеты продаются нарасхват!»

Окрыленный Горский продолжает прокладывать свой путь в Большом театре и принимается за главный балет классического наследия – «Лебединое озеро», которое в Большом и родилось.

Этот спектакль станет для Горского «вечным балетом» – он будет переделывать «Лебединое озеро» шесть раз. «Лебединое» стало своеобразным дневником балетмейстера, или дневником времени. Он сохранил всё лучшее, что было в классической хореографии Петипа и Льва Иванова, работал с Коровиным, с Немировичем-Данченко.

Подобно «Лебединому озеру», Горский трижды переделывал «Жизель». Он переодел виллис в воздушные рубашки, велел убрать эти вечные балетные па́чки (которые всё же остаются универсальными в классике) и распустить волосы, почти каждой виллисе он придумал свой характер. А его Жизель-Каралли в сцене сумасшествия… громко смеялась. Всё это было ново, неожиданно и стало предчувствием того балета, который родится намного позже, в ХХ веке, когда появится «Жизель» шведского хореографа Матса Эка.

Горский отвергал чрезмерное увлечение техникой для балерины, что невозможно представить в петербуржской школе. Именно из пристрастий главного балетмейстера Большого (Горский был им с 1902 по 1924 год) складывалась московская манера – смесь свободы и эмоциональности. «Не страшно, если ты свернешься с пируэта, а страшно, если не будет искры вдохновения», – говорил он своим ученикам. В этих словах выражена суть направления, которое создаст Горский.

Окруженный балеринами, творчеством которых он вдохновлялся, мэтр был трагически одинок всю свою жизнь. Рассматривая фотографии Александра Алексеевича, человека рубежа XIX–XX веков, я, будучи ученицей хореографического училища, фантазировала, что дома его ждет семья, всегда накрытый стол с кружевной скатертью, как под руку с женой они проходят путь от своего дома до Большого театра – всего каких-то сто метров, а потом его жена сидит где-нибудь в ложе и смотрит спектакли. Почему нет? Ведь так было у Касьяна Голейзовского, Ростислава Захарова – выдающихся хореографов. Но у Александра Горского была совсем другая история: все его увлеченности и любови не были взаимными.

В канун революции Горскому исполнилось сорок шесть лет. Он одним из первых получил звание Заслуженного артиста республики. Но… эмигрировали его любимые балерины – Федорова, Каралли, уехал Мордкин. Это было время мучительных ожиданий: будет ли вообще работать театр? – шли разговоры, что здание Большого передадут под овощной склад, и это не воспринималось как шутка. Большой остался, но в управление труппой включились люди другой формации. Горский