- Подотритесь! - проорал Баркович им вслед.

- Она любит тебя, твоя Джен?

- Думаю, да.

Макфрис медленно покачал головой:

- Вся эта романтическая чушь... Знаешь, она бывает. Нотолько для некоторых и на короткое время. У меня так было. И я тоже думал, какты.

Тебе все еще хочется узнать, откуда у меня этот шрам?

- Да, - сказал Гэррети.

- А зачем?

- Хочу помочь тебе.

Макфрис опустил глаза и посмотрел на свою левую ногу:

- Болит. Не могу пошевелить пальцами. И шея болит. Моядевушка сделалась стервой, Гэррети. Я пошел в ДЛИННЫЙ ПУТЬ -, как другие идут вИностранный легион. Как говорил великий поэт рок-н-ролла: "Я ей отдалсердце, она его стала топтать, а всем остальным наплевать".

Гэррети промолчал. 10.30. До Фрипорта было еще далеко.

- Ее звали Присцилла. Я был тогда еще глупее тебя. Я любилцеловать ей кончики пальцев. Стихи читал. Китса - когда ветер дул в нужнуюсторону.

Видишь ли, ее старик держал коров, а запах навоза плохосочетается с Китсом. Может, при другом ветре мне нужно было читать ейСуинберна? - Макфрис засмеялся.

- Ты скрываешь свои настоящие чувства.

- А, кому какое дело? Конечно, всем хочется помнить, как онишепчут слова любви в розовое ушко своей королевы, а не то, как, вернувшисьдомой, они гоняют шары под одеялом.

- Ты скрываешь свое, я - свое.

Макфрис, казалось, не слышал. Какое-то время они шли молча.Их ноги шаркали по дороге. Гэррети подумал, что скоро с ног сойдут ногти, аследом сползет и вся кожа, как змеиная шкура. Позади то и дело кашлял Скрамм.

Главным была дорога, а не весь этот бред о любви.

- Так вот, о шраме, - продолжил Макфрис. - Это было прошлымлетом. Мы оба хотели уехать из дома, от родителей и от этого запаха коровьегодерьма, чтобы Великая Любовь цвела на свободе. Мы устроились на пижамнуюфабрику в Нью-Джерси. Как тебе это нравится, Гэррети?

Мы сняли разные квартиры в Ньюарке. Родители немногопонервничали, но мы жили в разных квартирах и зарабатывали на жизнь, так чтоони скоро успокоились. Я жил еще с двумя парнями, а Прис - с тремя девушками.Мы уехали третьего июня на моей тачке, и в тот же день заехали в мотель ирешили проблему девственности. Ей не очень хотелось трахаться, но она хотеладоставить мне удовольствие. Все было очень романтично.

Потом мы приехали в Ньюарк. Там тоже пахло коровьим дерьмом,но нам хотелось верить, что это другое дерьмо. Я завез ее на ее квартиру, а сампоехал в свою. С понедельника мы начали работать. Все было не как в кино,Гэррети, - мой мастер был сволочью, и во время ланча мы давили крыс, которыепрятались под мешками с бельем. Но я не обращал на это внимания, потому чтолюбил. Понимаешь?

Он сплюнул в пыль, отхлебнул из своей фляжки и крикнул,чтобы ему дали другую. Они карабкались на длинный пологий холм, и крик вышел напределе дыхания.

- Прис работала на первом этаже, и вот туда можно быловодить туристов. Пастельного цвета стены, современные машины, кондиционеры.Прис пришивала пуговицы с семи до трех. Только подумай, по всей стране мужчиныносят пижамы с пуговицами, которые пришила Прис! Одна эта мысль могла согретьсамое холодное сердце.

Я работал на пятом. Внизу сушили шерсть и по трубе с теплымвоздухом подавали наверх, ко мне. Когда подъемник наполнялся, они звонили, яоткрывал заслонку, и там была спутанная шерсть всех цветов радуги. Я выгребалее оттуда, укладывал в мешки по двести фунтов и подносил эти мешки к трепальноймашине. Потом шерсть ткали, шили пижамы, и на первом этаже Прис и другиедевушки пришивали к ним пуговицы, а ослы туристы смотрели на них черезстекло... Как сейчас смотрят на нас. Тебе не надоело меня слушать?

- Шрам, - напомнил Гэррети.

- Я отвлекся? - Макфрис вытер лоб и расстегнул рубашку. Онибыли на холме. Во все стороны уходили волны леса, упираясь на горизонте в горы.

Милях в десяти среди зелени краснела пожарная вышка. Дорогавилась через все это, как серая змея.

- Сперва все было чудесно. Мы трахались с ней еще три раза,в машине, нюхая коровье дерьмо с ближайшего пастбища. Я никак не мог вычесатьшерсть из моих волос, сколько ни расчесывал их; но это было неважно, потому чтоя любил ее. Я это знал, но никак не мог ей объяснить, - ни языком, ни членом.

Нам платили сдельно. Я был не очень хорошим укладчиком -набивал около двадцати трех мешков в день, а норма всегда была за тридцать. Идругие парни из-за меня тоже отставали и теряли в зарплате. Они сказали, что имэто не нравится. Понимаешь?

- Ага, - Гэррети потер ладонью шею, потом вытер руку оштаны, оставив на них темное пятно.

- А внизу Прис не сидела без дела. По вечерам она часамимогла говорить о своих подружках, о том, кто как работает, и, конечно, онаработала лучше всех. Не очень приятно соревноваться с любимой девушкой. В конценедели я принес домой чек на 64.40 и стал лечить свои мозоли. Она притащиладевяносто и тут же отнесла их в банк.

Так шло и дальше. В конце концов я перестал трахаться с ней.

Приличней было бы сказать, что я перестал делить с ней ложе,но на ложе мы ни разу не были. И у меня, и у нее всегда была куча народу, а намотель разоряться я больше не мог, поэтому нам приходилось делать это на заднемсиденье машины.

Ей это нравилось все меньше, и я знал это и начал потихонькуненавидеть ее, хотя еще любил. Поэтому я предложил ей выйти за меня замуж,чтобы все решить. Она стала вилять, но я настаивал на ответе.

- И она ответила "нет"?

- Конечно. "Пит, мы не можем. Что скажет моя мама? Пит,мы должны подождать". Пит то и Пит се, и всегда реальной причиной былиденьги, те, что она зарабатывала на пуговицах.

- Тогда зачем ты ее упрашивал?

- Не знаю, - Макфрис яростно потер шрам. - Я чувствовал себянеудачником, потому что мне нечем было доказать ей, что я мужчина, кроме члена,который я совал ей между ног, а ей и этого особенно не хотелось. Сзади удариливыстрелы.

- Олсон? - спросил Макфрис.

- Нет. Он еще здесь.

- А-а.

- Шрам.

- Слушай, что ты пристал?

- Ты спас мне жизнь.