Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фильм «Цыган», снятый на студии имени Довженко, имел фантастический успех. Напомню, что это было в 1966 году, что это была первая экранизация повести Анатолия Калинина, что фильм был художественный, односерийный. Напоминаю потому, что сейчас зрители знают другого «Цыгана» – многосерийную телевизионную ленту.
А тот «Цыган» занял по прокату первое место – его просмотрело в кинотеатрах 62 миллиона человек. Это при том, что тогда успехом фильма считалось, если его смотрели 18 миллионов зрителей. Когда официальная статистика прокатчиков была опубликована в журнале «Советский экран», то в редакции после названия «Цыган» стыдливо в скобках добавили: (мелодрама). Чтобы читатели журнала, чего доброго, не подумали, что фильм этот серьезный…
А я после шумного успеха своей первой картины стал народным цыганом Советского Союза. Театр «Ромэн» предложил мне возглавить его труппу. При разговоре там мне сказали: «Евгений! Ну что ты притворяешься? Пусть у тебя голубые глаза, это ничего, но мы же видим, что ты цыган. Ты и поешь, как цыган…»
Мне рассказывали, что в разных городах страны цыгане скупали билеты на целые сеансы, никого не пропуская в зал, чтобы смотреть фильм без посторонних зрителей. Я сам столкнулся с этим в Волгограде, где мне сказали, что я не могу попасть в кинотеатр, чтобы выступить перед началом сеанса, так как билеты скуплены цыганами…
В связи с работой над фильмом «Цыган» в памяти у меня сохранились различные истории. О двух я расскажу здесь.
В хуторе Пухляковском, что на Дону, мне приходилось бывать часто и подолгу: там снималась натура к фильмам «Жеребенок», «Смертный враг» по «Донским рассказам» Шолохова. Своего «Цыгана» я снимал тоже в полюбившемся мне месте.
Хутор прелестный: хаты вразброс и по высоким холмам. Но после дождя грязь здесь непролазная. Как-то, шмякая по глинистой жиже и хватаясь за плетни, чтобы не шлепнуться в лужу, пробирался я к дому Анатолия Вениаминовича Калинина. Ноги мои с бугорка поползли, разъехались в разные стороны, и, беспомощно размахивая руками, уперся я в телеграфный столб… «Не упал», – выдохнул, довольный собой.
Тут как тут – две девчушечки лет по 14–15.
Пигалицы одеты были «по-городскому»: у обеих на шее бантиком завязаны косынки с блесточками, на ногах резиновые цветные полусапожки, а на лице – черным шнурком намалеваны брови, и губы в перламутровой краске…
– Здрасьте! – хихикая, остановились они возле меня.
– Привет, казачки! – пытался отшутиться я. Но от столба не отрывался – стоял в обнимку с ним.
– А вы правда в Москве живете? – спросила та, что была в зеленом прозрачном плаще.
– Правда, – промямлил я.
– Подумаешь, – манерно скривила губки другая. – А Пухляковка – что Москва, только дома пониже да асфальт пожиже… – И, схватившись под руки, хлюпая по лужам, удалились они в сторону дома отдыха, на танцы, конечно…
А я, не отрываясь еще от столба и глядя девчушкам вслед, подумал: «Кто придумал этот текст? Да, здесь на Дону за словом в карман не лезут…»
Шли съемки, но над Доном небо захмурилось, заквасилось, и по всему было видно, что надолго. Пришлось нашей киногруппе перебираться в район Гагры. Нашли колхозное подворье – большой коровник на три сотни голов. Расположились снимать…
Поутру животных стали выгонять на пастбище, и я залюбовался ими, идущими по песчаному берегу моря. Зрелище было потрясающее: пятнистые коровы, словно их построили в колонну, неспешно, вальяжно шли одна за одной. Горизонт сливался с небом, потому казалось, что коровы идут по морю, летят в воздухе… Сказочная картина. Но вот сними так, подумалось мне, сразу приклеют ярлык «лакировщика действительности».
Я оглянулся назад, в сторону подворья. Гам, под огромным навесом, покрытым белым шифером, возле такой же, как и другие, черно-белой коровы суетилась худенькая молодая женщина и все приговаривала: «О Боже! О Боже!..»
Я подошел:
– Может, чем-то помочь?
Она уткнулась лицом в толстый живот коровы и, раскинув руки по ее туловищу, разрыдалась, как дитя.
Чуть потоптавшись возле изгороди и не зная, как поступить, как утешить, я ляпнул:
– Не убивайся, милая, «и это пройдет…» – вспомнил, что такие слова были написаны на кольце у царя Соломона.
– Как пройдет?! Как пройдет, когда вон, видишь, кровоточит!.. – Женщина склонилась к задней ноге коровы и, послюнявив палец, провела вокруг ранки. – Заноза там! – И снова захлебнулась слезами. Потом, вытерев полой синего халата свое хорошенькое личико, уже спокойно сказала: – Бегала к ветеринару, а он, паразит, в стельку пьяный… Теперь, вишь, подружки травку щипать будут, а эта… Всухомятку… – Последнее слово я еле разобрал – женщина снова залилась слезами.
Позже я узнал, что зовут ее Клава – как и героиню нашего фильма, роль которой исполняла Людмила Хитяева. (Жаль, что не видела она эту сцену: много бы дали ей, актрисе, Клавины слезы.) Что награждена эта худенькая добрая женщина медалью «За трудовую доблесть». Помню, мелькнула у меня мысль, что ведь найдутся и такие, что обзовут эту Клавдию карьеристкой…
О том, чего не знает зритель
Сценарий фильма «Почтовый роман» попал мне в руки чудом. Чудом потому, что мой режиссерский опыт был еще весьма невелик, а если точнее – то никакой: мною была поставлена всего одна картина «Цыган», пусть и прошедшая у зрителя на ура… Так что не было еще у драматургов повода при встречах со мной улыбаться с особым значением.
Но вдруг телефонный звонок. Звонил Даниил Храбровицкий.
– Видел я твоего «Цыгана»…
Во мне все замерло – ожидал разгрома. Собственно, громить-то было за что – это я знал лучше кого-либо. Ну, что поделаешь: что написано на экране, не вырубишь топором. Терпи, казак. А Храбровицкий между тем баритонил в трубке:
– Написал я сценарий, называется «Почтовый роман». Не хочешь прочитать? Только так: без