— Не переживай по этому поводу, мой сладкий. Это не грубая непристойность, это непристойность хорошая.

Она подошла к нему вплотную и принялась пристально изучать его лицо, словно скрупулезно подсчитывала годовые кольца на срезе дерева.

— Совсем еще ребенок, — задумчиво произнесла она.

Льюис не дышал. Она была совсем близко. Затем она взяла свой стакан.

— Мне нужно здесь кое с кем встретиться. Не уходи, — сказала она.

Она отвернулась от него и заговорила с невысоким широкоплечим мужчиной в мятом костюме: было похоже, что он прямо в нем и спал. Через мгновение они оба скрылись в заднем помещении.

Джек поставил стакан с новой порцией джина перед Льюисом, и тот быстро его выпил. Его по-прежнему трясло оттого, что она говорила с ним, касалась его лица, назвала его поведение непристойным. Джек продолжал обслуживать посетителей, кому-то жал руку, к другим обращался «сэр», легко переключаясь с одного на другого. Льюис сидел у стойки, ждал Джини и думал о женщинах.

Он думал о Тамсин Кармайкл, о ее знакомой красоте — он знал о ней все. Ей была присуща холодность, а вообще она выглядела как девушка, которую каждый представляет себе в мечтах. Он много думал о Тамсин, потому что, конечно же, так и должно было быть, и было очевидным то, что он хотел ее, он всегда мог захотеть ее, когда был в соответствующем настроении, и не думать о ней все остальное время. Он понимал, что все это абсолютно бессмысленно, поскольку в реальной жизни их ничего не связывало, и в его представлении ее красота была чем-то таким, от чего он всегда мог уйти. Он вспомнил жену одного из учителей в их школе, которая для старших мальчиков была вроде красотки с открыток, пока не забеременела. Больше Льюис ее никогда не видел. Он думал об актрисах и чьих-то матерях, о том, что матери обычно не воспринимаются как женщины, хотя иногда это и не так; это тревожило его, и ему было бы проще, если бы так было всегда.

Тамсин Кармайкл определенно была девушкой, а жена мистера Стивенса — определенно женщиной; но эта женщина в зеленом платье, эта Джини Ли, была не похожа ни на одну из них. Она не была похожа на чью-то мать, она не была слишком молодой или старой, и она была прекрасна. И просила его не уходить. Он взял себе еще один джин и ждал ее, как она и просила, и пропустил поезд домой, и не переживал по этому поводу. Дом казался ему чем-то очень далеким и нереальным, а тут громко играла музыка, и вокруг него непрерывно двигалась плотная толпа.

Наконец появилась Джини. Он не мог оторвать от нее глаз. Впрочем, он даже и не пытался. Она прошла через зал к столику, который пустовал целый вечер. «Это ее столик», — подумал Льюис. Она села, подняла голову, встретилась с ним взглядом и, как будто только этого и ждала, сделала ему знак рукой.

— Вот — возьми это. — Джек протянул ему высокий стакан с содовой, и Льюис понес его ей со странным чувством, будто бы на него все смотрели.

— Ну, садись, — сказала она, и он послушно сел.

Музыканты играли мелодии Коула Портера[11], а Льюис сжимал в руке стакан с остатками джина и старался не смотреть на нее. Он понимал, что должен что-то сказать. Всем девушкам нужно что-то говорить. Только он не знал, что именно.

Взгляд ее был беспокойным, она смотрела на кого-то мимо него, и он попытался придумать, о чем поговорить, но так и не придумал. Впрочем, это не имело значения, потому что она вскоре встала и что-то сказала каким-то людям, а когда снова села, то ее взгляд продолжал бегать по толпе, словно Льюиса здесь и не было. Она время от времени говорила ему несколько слов, не придавая им особого значения, а когда люди останавливались у их столика и перебивали ее, она, похоже, была рада этому и уже не продолжала начатый с ним разговор и не извинялась.

Было уже поздно. Но она хотела, чтобы он подождал ее. Она хотела, чтобы он сидел с ней и мило беседовал, и вела себя так, будто он ей нравится… Он был голоден, он слишком много выпил, он пропустил свой поезд и совершенно не понимал, что он здесь делает.

— Что такое, малыш?

— Ничего. Мне нужно идти.

— И куда?

— Уже поздно.

— Так где же твой дом?

— Это не имеет значения.

— Еще как имеет.

— Нет, не имеет. Я пошел.

— Посиди. Ты злишься.

Он опустил глаза.

— Нет, не злюсь.

Он понимал, что это просто глупо: как он может на нее злиться? Она ему ничем не обязана, он ее совсем не знает и никем ей не приходится.

— Злишься. А ты ревнивый. — Она рассмеялась, затем наклонилась к нему и продолжила нежным голосом: — Не ревнуй. Я должна поговорить с людьми. Это заведение моего брата Тедди, но и мое тоже, в какой-то мере. Мальчик… Это моя работа, понимаешь?

Она уговаривала его. Она беспокоилась, хотела, чтобы ему было лучше. Он пытался не расплыться в улыбке.

— Что?

— Ничего.

— И все-таки?..

Он смотрел на ее обнаженные руки, на ее губы, на блестящее платье. Он оторвал руку от стола, думая о том, хватит ли у него духу прикоснуться к ней и что он при этом почувствует. Джини молча наблюдала за ним. Медленно он опустил свою ладонь на ее руку, но не взял ее, а провел по ней вверх, остро ощущая и кожу, и всю ее под кожей. Она смотрела на него, но сидела совершенно неподвижно. Инстинкт говорил ему, что каким-то образом он одержал над ней верх. Он подумал, что мог бы поцеловать ее, но не сделал этого. Он продолжал смотреть на нее и видел, что его ладони на ее руке достаточно, что сейчас она забыла обо всем на свете, что она думает только о нем. Кто-то подошел к их столику; это были мужчина и женщина, они выглядели как богатая пара, развлекающаяся в бедном районе.

— Здравствуйте, мисс Ли, рады вас видеть.

Теперь все было уже не так, как до этого, и она не сразу посмотрела на них. Она сначала поймала его взгляд, а потом отвела глаза — медленно и неохотно. Когда она говорила с ними, то, казалось, не обращала на него внимания, но это было не так, они по-прежнему были вместе. Потом пара ушла, и Джини снова повернулась к нему.

— Сделай так еще раз, — попросила она.

Он опять положил ладонь ей на руку, большим пальцем на внутреннюю ее сторону, где кожа была белой и нежной, и нахмурился, пытаясь представить себе, что она должна чувствовать.

— Да, именно так, малыш, — сказала она.

Они ничего не делали; они не делали ничего такого, чего не следовало бы делать на глазах у других, но им обоим казалось, что именно так они и поступали. В этом было все. Он видел, что она чувствует то же, что и он, что она каждой клеточкой своего тела ощущает его. Толпа постепенно начала редеть, а они все продолжали сидеть, почти не разговаривая. Она взяла его руку и стала внимательно изучать ладонь, потом они сравнивали свои руки, положив их рядом, он рассматривал кольца на ее пальцах, а она рассказывала ему о других своих украшениях.