карьерной лестнице. Годы спустя, вернувшись в Индию, бизнесмен увидел этого человека за прежним занятием – чисткой туалетов. «Его клан объявил ему бойкот за то, что тот оторвался от них; его даже не допускали на вечерний перекур. И он не мог вступить ни в одну другую группу, не мог жениться ни на одной женщине. Положение отверженного было невыносимо, и он вернулся к выполнению своего долга». Комментируя этот случай, политический экономист профессор Тимур Куран написал, что, «подвергая остракизму товарища, получившего лучшую работу, чистильщики туалетов могут защитить свою личную и коллективную репутацию. Они могут сигнализировать всему сообществу, включая группы, стоящие в социальной иерархии выше, о своей готовности жить по общепринятым социальным правилам». Оказалось, можно добиться статуса, затравив амбициозного человека, чтобы он скатился обратно вниз, повинуясь злой логике игры.

В наше время не все индийские неприкасаемые готовы в полной мере проникнуться древним мифом, определяющим их судьбы. Результаты одного из исследований показывают, что около трети согласны с тем, что заслужили свою неприкасаемость, совершив грехи в прошлых жизнях, но другие обвиняют во всем несправедливость или верят в более лестную для них версию индуистской иллюзии, утверждая, что «их не поражали в статусе и на самом деле они замаскированные брахманы». Примечательно, что некоторые неприкасаемые стараются восстановить ощущение относительного статуса за счет презрения к неприкасаемым еще более низкого статуса. Неприкасаемый писатель Хазари говорит в своей автобиографии языком истинного игрока: «Мы считаем неприкасаемых Пенджаба ниже нас, неприкасаемых Соединенных Провинций[27]; мы не сочетаемся с ними браком и даже не пьем из той же посуды».

Другая серьезная причина того, почему общественная иерархия остается стабильной и не скатывается постоянно в хаос гражданской войны, состоит в том, что мы запрограммированы играть в локальные игры, лицом к лицу с окружающими. Существует огромная масса людей, не склонных к революциям и свержению правителей. Многие не стремятся к абсолютному превосходству. В ходе одного из исследований выявлено, что более 65 % людей не хотят «самого высокого статуса» в своей группе. Вместо этого нас заботят хлопоты повседневной жизни и статус, который мы ожидаем получить от нее. Это особенно заметно в обществах и эпохах, где игру определяет добродетель. В давние времена королевств и империй гипотетически над нами властвовали далекие от нас лидеры, но на практике больше всего нас заботили обязательства перед своими сплоченными кланами и следование их местным правилам и символам. Жизнь была компактной, она ограничивалась небольшой территорией и небольшим сообществом. Играть приходилось с людьми из непосредственного окружения.

Пока такие игры работали нормально, а наша группа получала ожидаемые награды, статус-кво сохранялся. Устойчивы те общества, где бóльшая часть населения защищена от внешних угроз, а статус достигается понятными и предсказуемыми способами. Даже если элитные группы – те, кто играет в религиозные, юридические, военные, бюрократические, аристократические игры – получают почти все награды, а нижним сословиям практически не достается призов, стабильности, как правило, ничего не угрожает. Предпосылки для революции создает не острое неравенство, а впечатление, что от игры нет нужной отдачи.

Вот почему бедность сама по себе не ведет к революциям. Революции – если рассматривать их как движение масс по свержению правящего строя во имя социальной справедливости – происходят в странах со средними доходами населения чаще, чем в беднейших странах. По мнению социолога профессора Джека Голдстоуна, «важно, что люди чувствуют, что теряют надлежащее место в обществе по причинам, которые не являются неизбежными и не возникают по их вине». Беспокойство, вызванное тем, что игры утрачивают статус, сродни тревоге, выявленной в исследованиях депрессий и суицидов. То, что верно для нас, верно и для наших групп: когда мы и наше окружение ощущаем снижение коллективного статуса, в нас растет опасное напряжение.

Когда игра теряет статус, игроки могут стать безжалостными. Но для успеха революции игрокам у подножья социальной лестницы необходима помощь элит. «В самом деле, – писал Голдстоун, – в большинстве революций именно представители элиты мобилизуют население, чтобы помочь сбросить режим». Исследования предреволюционных периодов регулярно выявляют, что, когда «правители становились слабыми, непоследовательными и агрессивными, значительная часть элиты переставала чувствовать привилегированность и поддержку и дистанцировалась от режима». Тогда элита вступала в сговор с игроками рангом пониже, с «группами, объединявшими представителей масс», такими как крестьянские общины, профсоюзы, профессиональные гильдии или молодежные организации, которые также чувствовали, что их положение ухудшается и они не получают ожидаемых наград.

Такая динамика привела к «Жасминовой революции» в Тунисе. За 28 дней в декабре 2010-го и январе 2011 года в этой довольно зажиточной по меркам континента стране рухнула власть Зин аль-Абидина Бен Али – президента, занимавшего свой пост 24 года. Перед этим в Тунисе произошел «резкий скачок роста молодого населения». Это привело к нехватке продовольствия и отмене субсидий на образование, топливо и продукты питания, а также к сокращению количества статусных должностей в государственных органах, доступных выпускникам. Кроме того, свирепствующая безработица особенно уязвила образованных представителей среднего класса, лишившихся престижных карьерных перспектив. Одновременно Бен Али щедро одаривал свой ближний круг, залезая в карманы обложенного взятками бизнеса.

Статусные игры нации забуксовали. В этом обвинили президента. Негодование было частично направлено на полицию, которая становилась все более агрессивной и коррумпированной. 17 декабря уличный торговец Мохаммед Буазизи совершил самосожжение в знак протеста против постоянного вымогательства. В тот день его унизила муниципальный инспектор Фаида Хамди: члены семьи Мохаммеда утверждают, что женщина отобрала у него весы, ударила его и оскорбила его покойного отца. «Акция Буазизи срезонировала среди тунисцев, которые тоже чувствовали, что при Бен Али в их жизнях нет перспектив, зато очень много притеснений», – писал Голдстоун. Стали собираться толпы. Полиция открыла огонь и убила некоторых протестующих. Попытка контролировать информацию через цензуру СМИ провалилась: молодые тунисцы пользовались фейсбуком активней, чем молодые люди других североафриканских стран, и это дало им возможность распространить фотографии протеста, а вместе с ними и сам протест. Что важно, революцию поддержало «удивительное количество разных организаций». Одна из них, Всеобщий профсоюз работников Туниса, организовала общенациональные забастовки. Затем армия отказалась стрелять по тунисским гражданам. Игроки на каждом уровне иерархии обратились против Бен Али. Через четыре недели после акции Буазизи президент сбежал из страны.

Голдстоун на множестве примеров показывает, что «перепроизводство социальной элиты» можно считать прогнозируемой предпосылкой социального коллапса – он происходит, когда появляется слишком много элитных игроков, которые вынуждены сражаться за немногочисленные высокостатусные должности. В умеренной степени такое перепроизводство полезно, так как создает здоровую конкуренцию и повышает качество элиты в лице тех, кому в результате гонки удается занять престижные