Самуэль нахмурился.

– Я думаю, ты не хочешь понимать, и никто из вас не хочет понимать. Пока я сомневаюсь, что Ференц – один из нас, я, разумеется, до конца буду против их брака! Ты же знаешь, что прямо сейчас люди в Европе теряют работу, собственность и, к сожалению, по слухам, даже жизнь из-за того, что они евреи, – он запнулся от волнения, сделал глубокий вдох и, немного успокоившись, продолжил: – Даже здесь мы больше не в безопасности. Происходят странные вещи. Ходят слухи о немусульманах, которые были мобилизованы в апреле. Вместо оружия им дали кирки и лопаты, одели как заключенных, и непонятно, куда их отправили, когда они вернутся домой и вернутся ли. Послушай меня внимательно: в этом веке будто не только нашу веру уничтожить хотят, но еще и будто мечтают стереть с лица земли сам наш род, всю нашу историю. Нас хотят искоренить, нашу расу, нашу родословную. Нас хотят уничтожить навсегда. И, выйдя замуж за человека иной религии и расы, мы сами же ускоряем катастрофу. Мы служим их цели.

– О какой расе ты говоришь, папа? – сказала Фрида, с трудом подавляя гнев. – Ты веришь, что существует такое понятие, как еврейская или какая-либо другая раса? Как можно говорить о расе, имея в виду весьма пестрое сообщество людей, разбросанных по всему миру?

Выражение лица отца стало ледяным:

– Замолчи, Фрида! Не будем больше об этом. Ты все слышала, и давай больше никогда не возвращаться к этой теме! Если ты не понимаешь, о чем я говорю, позор твоей матери и мне, а не тебе! Значит, мы не смогли внушить вам самую главную надежду нашей жизни, ни твоей сестре, ни тебе.

– Но…

– Я сказал, замолчи. Ни слова больше! Но никогда не забывай: ассимиляция для нас подобна смерти, триумфу забвения.

За ужином они молча ели холодный борщ. Лампочки были выкрашены в синий цвет из опасений, что жалюзи на окнах и картонных абажуров будет недостаточно, и теперь комната выглядела как аквариум. После ужина Фрида, как и каждый вечер, проверила с улицы, не просачивается ли наружу свет, и затем ушла спать раньше родителей. Несмотря на утомительный и полный волнений день, ей никак не удавалось заснуть. Слова отца жгли до боли. Как человек, который был так добр к жене и дочерям, мог становиться настолько строгим и бескомпромиссным, когда дело касалось религии и так называемой расы! В его словах было столько жестокости, что Фрида чувствовала животный страх при мысли, что будет, если она попытается сражаться за себя… Но еще ее мучила глубокая вина за боль, которую она причинит отцу в будущем.

«Либо Исмаил, либо семья… Это так просто! Выбирая одно, я должна быть готова потерять другое», – думала она. Никогда еще эта мысль не была так очевидна ее уму и сердцу, и в тот же момент она почувствовала, что уже сделала выбор и будет сражаться за него до конца.

Око за око, зуб за зуб, никаких уступок! Она – дочь своего отца.

Август 1941, Беязыт

Исмаил отер пот со лба. Как же тяжко работать в этот летний день. Иногда он чувствовал себя дипломированным ассистентом при наставниках, иногда – одной из санитарок, иные из которых даже не умели читать и писать. Но не было такой работы, которой он бы избегал. Перевязки, уколы, зонды, клизмы, заполнение карт и рецептов. Он держал ретракторы во время операций, а когда отключали электричество, светил на операционный стол или стол с инструментами фонариком. В последнее время ему еще доверили давать наркоз.

По утрам медсестра привозила на каталках пациентов и оставляла их наедине с Исмаилом в небольшой комнате перед операционной. Почти все они начинали нервничать, когда видели, как он готовит маску. Одни засыпали резко, внезапно, другие же, наоборот, погружались в сон медленно. Но перед тем как погрузиться в темное одиночество, в глазах всех пациентов, стоило им почувствовать, как эфир обжигает их ноздри, отражался страх. Исмаил говорил им успокаивающие и обнадеживающие слова, но страх делал их глухими. Впрочем, были среди пациентов и такие, кто начинал смеяться или плакать как пьяный, кто-то хватался за носилки и принимался раскачиваться влево и вправо, кто-то вставал, дергался, выкрикивал оскорбления. На носилках было полно следов ногтей.

Затем приходила медсестра, они перевозили пациента в операционную, перекладывали на стол, и Исмаил усаживался в изголовье. Сидя на низеньком табурете, он видел только перевернутый треугольник лица пациента, искаженного маской. Вытянув шею, он мог наблюдать поверх белой шторки за руками хирургов в перчатках, за их кропотливой работой. Лучи хирургической лампы образовывали световой купол, в котором исчезали все тени на операционном столе.

Все в операционной было сосредоточено вокруг двух больших белых фигур, стоящих в этом куполе света. Остальное помещение тонуло в полумраке, где молча передвигались медсестры. В одном из углов толпились студенты, пытаясь хоть что-то разглядеть.

По словам Садыка, Исмаил заботился, ухаживал и даже баловал своих подопечных пациентов, которые искренне привязывались к нему.

Как, например, та больная раком старушка, которой сегодня утром он с большим трудом вставил назогастральный зонд. И когда сложная, больше напоминавшая пытку процедура закончилась, пациентка сказала ему: «Сынок, я надеюсь, что ты станешь великим профессором!»

Он хотел участвовать в ее операции, запланированной на следующий день, чтобы самому сделать анестезию. Его присутствие, несомненно, успокоит ее. Женщина призналась, что любит читать. Он собирался попросить у сестер или у Фриды какую-нибудь легкую книгу для нее, на послеоперационный период. Если, конечно, он у нее будет…

Он снова вытер лоб, снял халат и вышел на улицу. Хотя это далековато от Джеррахпаша, но лучше сходить в кофейню «Кюллюк». Этим летом там особенно приятно скрываться от палящей жары за мраморными столиками в тени вековых деревьев, в безмятежном свете, проникающем сквозь их кроны. Он сел спиной к мечети Беязыт. Некоторое время он рассеянно смотрел на толпу, текущую через площадь Беязыт, и на парад трамваев красного и зеленого цвета. В ресторане «Эмин-эфенди», где часто обедали преподаватели и студенты побогаче, было пусто: должно быть, его завсегдатаи проводили лето в своих загородных домах. Хорошо бы, если бы Фрида сейчас была с ним. Но Фрида оставалась дома, в Мода, до сентября. Впрочем, скоро наверняка появится кто-нибудь с медицинского факультета.

Он оказался прав, вскоре послышалось веселое «привет!» Садыка. Не дожидаясь приглашения, он придвинул стул и сел. Они закурили и расставили шахматы; Исмаил взглянул на