– Помогает?

– Не очень.

В этот момент вернулся Синклер. Он запустил в здание поток воздуха. Костер словно ждал его, встрепенулся и загорелся сильнее, стали видны остатки былой церковной роскоши. Роспись, фрагменты утвари, сохранившиеся иконы. Огонь подсветил их снизу, и Горбач замер, завороженный. Синклер посмотрел на костер нахмуренно. Убранство его, кажется, тоже не впечатлило. С собой Синклер тащил небольшой чурбак и зачем-то длинную веревку. Он сел на отдалении от Горбача с Лизой, чтобы они располагались между ним и костром. Веревку с большим узлом на конце Синклер положил рядом с собой. Горбач заметил, что веревка, даже, скорее, тонкий канат, уходит куда-то ко входу, в темный притвор.

Вид Синклера с канатом в руке пробудил в Горбаче неприятные воспоминания. Дождливый вечер, блокпост, эмиссар, погоня. Пляшущая в темном небе кукла, развороченная взрывами. Дикий страх, коленки как желе, спина мокрая от холодного пота, крик, застрявший в горле хрипом. Сломанный велосипед. Трупы. Ничего никогда не станет уже прежним. Синклер встал и обошел помещение, проверяя канат. Тот был закреплен на оградах, проброшен сквозь узкие окна. «Он зачем-то нужен, образовывал собой какой-то механизм, и Синклер провозился долго. Интересно зачем, – подумал Горбач. – Шут веревочный».

– Знаете почему. Эта церковь. Прямоугольная?

– Чтобы тепло не уходило? – спросил Горбач, который никак не мог согреться.

– Какое тепло? – удивился Синклер.

– Не знаю. Я просто так сказал, устал уже, наверное. И почему она прямоугольная? Так строить проще?

Синклер ответил не сразу. Он достал пистолет, аккуратно разобрал. Из другого кармана достал кусочек чистой ветоши, вычистил оружие и собрал обратно.

– Этот храм. Заложили в начале. Девятнадцатого века. При императоре Николае. Тогда строили хорошо. Надолго. При постройке любой церкви. Надо выбрать символическую. Фигуру, – сказал Синклер и замолчал, словно устал после длинной фразы.

Он взял в руки край каната, посмотрел на него, убедился, что тот на месте. Кивнул и продолжил:

– Фигура в основании. Их четыре. Крест. Орудие смерти сына. Символ воскрешения. Круг. Бесконечность вечной церкви. Восьмиконечная звезда. Вифлеем, вы знаете. Рождение Христа. И прямоугольник. Мы в прямоугольнике.

– Что значит прямоугольник? – спросила Лиза.

Синклер замолчал и поднял палец вверх – тихо. Лиза утихла, Горбач тоже, но сперва аккуратно проверил пистолет. Из притвора слышалось пение. Едва слышное, оно звучало вопросительно. Кто-то аккуратно поскребся в дверь. Синклер резко дернул веревку. Она проскользнула вдоль всех тщательно собранных им узлов, и через секунду зазвонил колокол. Пение затихло. Горбач обнял Лизу. Она выглядела спокойной, но он почувствовал дрожь сквозь пуховик.

– Спать, как понимаете. Придется по очереди, – объяснил Синклер и поморщился от колокольного звона. – Дежурный у веревки. Слушать надо. Могут вернуться или нет. Гудеть надо. Горбач первый. Я посплю. Есть фонарь и книжка. Хочешь книжку?

Горбач не хотел книжку. Синклер и Лиза легли рядом с очагом – Лиза поближе, а Синклер подальше. Горбач отдал Лизе куртку, она расстелила ее неподалеку от огня и накрылась своим пуховиком. Синклер же просто набросил на лицо капюшон плаща, закутался плотнее и свернулся. У Горбача сложилось впечатление, что тому абсолютно не холодно и свое незатейливое укутывание он совершил скорее в качестве жеста вежливости.

– Так что значит прямоугольник? – услышал Горбач голос Лизы, уже практически засыпающей.

– Какой прямоугольник? – спросил Синклер.

– В основании церкви, ну.

– А. Ковчег. Корабль спасения. Спи, – ответил Синклер.

Вскоре они оба засопели. «Теперь главное не зазвонить в колокол из-за мыши в подполе или вороны на крыше», – подумал Горбач.

И вообще, надо было взять книжку. Следующие три часа Горбача прошли на удивление спокойно. По крайней мере, эмиссары больше не подходили к церкви и не скреблись в притвор.

Колокол напугал их. Он и самого Горбача пугал. В ушах до сих пор стоял тягучий звон. Звон напоминал о чем-то погребальном, посмертном. Он нес тревожное, но вместе с тем освобождал от мыслей парадоксальным образом, заставлял замереть. «Смешно. Эмиссаров звон заставляет двигаться, а меня наоборот», – подумал Горбач.

На исходе второго часа он все-таки не удержался и заглянул в мешок Синклера.

Сперва долго думал. Убеждал себя, что рыться в личных вещах едва знакомого человека некрасиво. «Да и спит ли он? По нему не понять, он же каменный. Вот сейчас спит или просто лежит неподвижно? Сумасшествие. Ему вообще сон нужен? Увидит и сломает вторую руку, буду совсем безрукий», – подумал Горбач.

Потом понял, что боится найти там нечто, после чего придется убить спящего. Что это может быть? Горбач не знал, но был уверен, что сразу узнает эту вещь. Он подумал, что есть всего три варианта. Посмотреть и найти эту вещь, или посмотреть и не найти эту вещь, или ничего не трогать. Если он найдет там это нечто, то ему придется убить спящего. И, соответственно, сгореть в аду, потому что это смертный грех. Если он не проверит мешок, а это нечто там есть, то это тоже крайне паршиво. Потому что тогда своим бездействием он подвергнет опасности Лизу, которая ему доверилась. И тоже сгорит в аду.

По всему выходило, что придется смотреть. Так хотя бы есть шанс отделаться всего лишь сломанной рукой.

Горбач замер и несколько минут следил за спящим Синклером. Наконец тот едва слышно вздохнул и перевернулся. Горбач решил, что этого достаточно. Если человек бодрствует и следит, то вряд ли он станет пыхтеть и ворочаться. Потому что это полная демаскировка тактической позиции, как говорил Колымцев практически по любому поводу. Сломанная рука заныла. Горбач решил не обращать на нее внимания. Он проверил сигнальный канат, мелкими шажками подошел к мешку Синклера и тихонько развязал его. Одной рукой это делать было непросто. Костер дотлевал, лунного света было мало. Горбач провозился минут пять, прежде чем смог раскрыть мешок.

В нем лежали две коробки с патронами, консервы, какие-то мелкие штуки, блокнот, баночка зубного порошка, несколько замысловатых инструментов, запасной моток веревки и всякое другое. Было несколько книжек и фонарь – Синклер не соврал. На дне мешка лежали еще какие-то вещи, но Горбач не решился рыть дальше.

За подкладкой в небольшом кармане он нащупал круглую на ощупь штуку. В лунном свете штука напоминала небольшой стеклянный шарик с мутной взвесью внутри. В Красноармейске такими играли маленькие дети. Но у детей были цветные шарики, а этот тусклый, словно погасший.

– Я же предлагал. Книжку. Ты почитать захотел.

От неожиданности Горбач вздрогнул так сильно, что наверняка зазвонил бы в колокол, если бы все еще держал веревку в руках. Он на несколько секунд оцепенел, словно его застали за чем-то очень постыдным в какой-то стыдной позе. Впрочем, так оно и было.