Потеряв зрительный контакт, человек снова завыл. Он упал на колени и принялся скрести землю руками, словно хотел сделать ангела в грязи. Можно было подумать, что у него судорога, если бы лицо не оставалось по-прежнему бледной маской, сквозь которую травой проросла щетина.

Горбач ошеломленно замер. Он опустил пистолет и растерянно посмотрел по сторонам, как будто искал помощи. Девочка снова нахмурилась, глядя на человека, который бился в грязи городской дороги под воротами погибшего Красноармейска. Его вой перешел в стон.

– Мне добить его? Что с ним? – спросил Горбач у девочки. – Он же загнется сейчас. Это эпилепсия?

– Он не загнется, – сказала девочка. – Он обратится.

– В каком смысле? – спросил Горбач тревожно.

Девочка знала об эмиссарах больше, несмотря на разницу в возрасте. Горбач решил подробнее расспросить ее об источнике этих знаний. Но только потом, в более спокойной обстановке.

– Превратится в эмиссара, – подтвердила девочка догадку Горбача. – Совсем превратится, как кукла дурацкая станет. Жалко его.

– Тогда надо скорее добить. И нам лучше, и ему не мучиться.

Горбач вскинул пистолет и прицелился в голову чужаку, с которого началось его знакомство с проклятым родом эмиссаров. Ему даже захотелось поблагодарить этого парня в плаще с капюшоном за тот дикий страх, пережитый на посту через Скалбу. Страх привел на плац, плац привел к Колымцеву. Послать Колымцева – лучшее, что случалось с Горбачом за долгое время, если не за всю жизнь. И даже наплевать на сломанную руку. Теперь Горбач понял, что сделал бы то же самое, даже если бы знал, что всю оставшуюся жизнь проведет в зиндане.

Он мысленно попрощался с человеком в плаще, вздохнул и вдавил курок.

Почти вдавил, потому что между ним и эмиссаром встала девочка. Она спрятала арбалет в пуховик и подошла к человеку (пока еще человеку), встав прямо на линии огня. Еще секунда – и Горбач подстрелил бы ее вместо эмиссара.

– Ты чего, чего! – крикнул Горбач. – Ты чего, не видишь…

Но девочка уже его не слушала. Она присела на корточки рядом с эмиссаром и погладила его по голове. Потом взяла за руку, приобняла за плечо и помогла сесть.

– Ты чего, он же тебя… – начал Горбач, но осекся.

Девочка бросила на него короткий взгляд – не лезь, погоди. Человека в плаще перестало трясти, в глаза вернулась осмысленность. Он недоуменно смотрел на девочку. Та обняла его обеими руками. Человек аккуратно погладил ее по плечу в ответ.

– Ты устал? – спросила девочка.

– Я очень устал, – ответил эмиссар завороженно.

– Ты отдохни, хороший. Ты отдохни, мы рядом. Мы сейчас отдохнем и пойдем дальше вместе. Давай?

– Давай, – согласился эмиссар.

– Тебя как зовут? Меня Лиза зовут.

– Лиза, – повторил мужчина и улыбнулся.

– А тебя как зовут?

Человек открыл рот, но осекся и задумался. Как будто забыл свое имя.

– Ты не помнишь, как тебя зовут?

– Меня зовут Синклер. Но меня так не зовут. Меня как-то по-другому звали.

– Понятно, – сказала девочка. – Ну и ничего страшного. Ты же очень сильный и все вспомнишь. Правда?

Эмиссар кивнул.

А вот Горбач сомневался.

Все это время он не снимал палец с крючка пистолета.

Тем временем едва не обратившийся в эмиссара человек пришел в себя. Он неловко погладил девочку по голове и тяжело встал. Колени эмиссара слегка дрожали, словно он долго пролежал больным, но теперь пошел на поправку и впервые за долгое время встал с постели. Даже смертельная бледность камня на лице немного отступила. На лице прорисовались скулы и морщины. Оно уже не было похоже на посмертную маску человека, который никогда в жизни не смеялся.

Горбач все равно остался настороже.

Несколько километров они шли молча. На восточной дороге из Красноармейска сохранились следы обозов, отметины от шин грузовиков и легковушек. Встретили и пару трупов в клановой форме. Может, Хлеборобы сбросили их из-за смертельных ранений. Может, они начали обращаться. Горбач понял, что почти ничего не знает про механизм обращения.

Прошли через узкую лесную дорогу и выбрались к селу Петровскому. От села остались только центральная площадь, несколько домов и церковь Спаса Нерукотворного. Около нее стояли три эмиссара и смотрели на башенку-колокольню. Очень внимательно и рассудительно, как вдумчивые прорабы.

Как зовут этого? Он же говорил?

– Тебя как зовут? – спросил Горбач.

– Синклер, – ответил человек.

– Просто для понимания. Союз у нас временный.

– Иначе разве бывает?

– Меня зовут Саша.

– Саша, – повторил Синклер и поморщился.

– Но тебе лучше звать меня Горбач. А еще лучше никак не звать, – сказал Горбач.

– Хорошо, – сказал Синклер.

Девочка Лиза с сожалением посмотрела на Горбача. Кажется, осуждала его грубость. Она все еще шла рядом с Синклером, иногда слегка касаясь его руки. Синклер отвечал благодарным взглядом.

Эмиссары стояли возле церкви, словно стеснялись зайти. Слегка нахохленные, они едва слышно пели, глядя на колокол. Двое были абсолютно голыми, и со спины нельзя понять, мужчины это или женщины. Третий одет в рваную рясу. Может, служил здесь прежде, да так и остался, не смог уйти?

– Синклер, – позвал Горбач.

– Есть.

– Что есть?

– Оружие есть. Ты же про него. Спросить хотел?

– Да, – признался Горбач. – А стрелять умеешь? Успеем этих троих снять или уйдем, пока не заметили?

– Я тоже стрелять могу, – сказала Лиза и показала свой арбалет.

– Можешь, конечно, – рассеянно ответил Горбач. – А я и с двумя руками не очень хорошо стрелял.

Синклер посмотрел на эмиссаров, которые наблюдали за колоколом. Он медленно покачал головой.

– Можно быстрее.

– Как? Уговоришь их уйти? – спросил Горбач.

– Могу и уговорить.

– Они разговаривать не умеют.

Синклер посмотрел на Горбача с иронией, и тот замолчал. Откуда ему знать, можно ли разговаривать с эмиссарами? Он эмиссара впервые увидел несколько дней назад. Причем этого самого. Черт, как это вышло? Как это вышло вообще? Горбач вновь почувствовал липкий страх из прошлого.

– Может, не умеют. Это неважно. Они не нас. Воюют, – сказал Синклер и указал на колокол в башне.

– Что значит – воюют? Они же ничего не делают.

– Делают.

– Что?

– Ждут, пока колокол. Остановится. Эмиссары не чувствуют. Время. Только колебания.