Короче говоря, дело было так:

Приключилось у Галины Власиевны нечто излишнее в кишечнике. Ни в туалет сбегать, ни на стуле посидеть. Ничем ей не помогли таблетки и настойки. Рекомендовал ей кто-то масло облепихи, но не было того в аптеках. И подумала она: – «А чем, собственно, мое подсолнечное масло хуже облепихового?». Тем более что с давних пор выращивала она подсолнухи на своем участке и знала толк в технологии приготовления масел. Начала она пить собственное подсолнечное масло по полстакана в день. И делала она это полгода.

Внезапно со словами:

– Глядите, как зарубцевалось! – Галина Власиевна резко выполнила поворот кругом и жестом фокусника задрала юбку, победно продемонстрировав результаты полного и чудесного исцеления собственными силами и средствами.

Я то удержался на стуле, а Алексей, свалившись под стол, как подкошенный, быстро засобирался и бочком – бочком выскочил за двери.

* * *

На следующий день закончилась моя командировка. Я распрощался со старым флотским приятелем, новыми знакомыми и уехал навсегда из этого южного города.

В портфеле я вез стальную полоску с двумя дырочками по краям и выбитым восьмизначным номером, а так же бутылочку подсолнечного масла…

– Читайте мои труды, – услышал я уже в пятый, наверно, раз от своего прямого и совершенно непосредственного начальника, подполковника Мишина.

Если четыре предыдущих команды относились ко всему военно-научному коллективу подразделения, то в данном случае фраза могла предназначаться только мне, ибо разговор шел с глазу на глаз. Впрочем, разговором это назвать можно было только условно. Начальник возбужденно ерзал задом по сиденью стула, пребывая за своим командным столом, а я, вытянувшись по стойке «смирно», отслеживал взглядом интенсивную жестикуляцию, производимую его верхними конечностями. Недовольство руководителя было вызвано тем, что, выходя из комнаты на перекур, я оставил на столе какой-то секретный отчет, а не запер его в один из многочисленных железных ящиков. Попытка оправдаться малым сроком моего пребывания в этом достойном военном НИИ и незнанием местных обрядов, правил и обычаев вызвала еще большее возмущение. Когда же я сослался на то, что в комнате оставался сторожем целый майор ПВО, это было воспринято как вызов.

– Вы на своем корабле, наверно, не позволили бы себе такое безобразие. Вот! Где, где вы хранили там режимные документы? – с лукавым, но грозным подвохом спросил подполковник.

– Под матрасом в каюте, – честно ответил я и осекся, глядя, как багровеет его лицо, – но не такие уж и секретные были документы, – попытался я исправиться, – так, барахло разное…

– Вы… вы… вы… Та-а-а-рищ старший лейтенант! Прекратите!! Не смейте! Идите!

– Есть! – ответил я и, щелкнув каблуками, двинулся к выходу из кабинета.

Тогда и услышал я брошенную мне вслед фразу о чтении его трудов.

– Есть! – повторил я и, произведя очередные круговые развороты, направился выполнять последнее приказание. Во всяком случае, я это воспринял именно как приказание.

* * *

Я еще только осваивался с ролью младшего научного сотрудника, но уже знал местонахождение библиотечного фонда НИИ, где за железными запорами под грозными грифами хранились зафиксированные на бумаге научные мысли, озарения, отчеты и справки. Отыскав по каталогу диссертацию Мишина Григория Семеновича, я написал на бумажке ее инвентарный номер и сунул эту записку в зарешеченное окошечко, где ее приняла строгая хранительница всех тайн и архивов. Затем получил три разноцветных линованных листочка и разъяснение, что труды моего начальника носят очень высокий статус секретности. Для допуска к ним надо собрать штук шесть автографов должностных ли на полученных бланках. В том числе требовалась подпись и самого автора.

Когда, в очередной раз отщелкав каблуками, я попросил начальника подписать допуск к его недавно защищенной кандидатской диссертации, он несколько замялся. Мне даже почудилось, что подполковник смутился. Бумажки он подписал, но при этом все время прятал глаза и что-то бубнил, словно оправдываясь. Как выяснилось из его дальнейших путаных заявлений, диссертация еще не представляет завершенного результата и будет основой для новых исследований. Впереди еще много уточнений и детальных разработок при написании докторской монографии. А некоторые существенные вопросы нельзя было раскрывать подробно по причине возможной утечки секретов во вражеский стан. Пока он обкручивал свой ученый труд различными цепочками слов, я начал кое-что понимать, и в конце концов до меня дошла простая истина. Оказывается, фраза «Читайте мои труды!» несла в себе скрытый оскорбительный смысл, призванный продемонстрировать полное ничтожество подчиненного, его лень и бездарность. Достаточно близким аналогом можно было считать любимый вопль нашего старпома с эсминца «Г-вый»:

– Кретины! Сволочи! Всем – неделя без берега! Марш по боевым постам дерьмо вылизывать!

Для меня все сразу стало на свои места, и на душе полегчало. Вот она, специфика военной науки. Было чуток стыдно за свою непонятливость, но я решил идти до победного конца и, быстро собрав остальные подписи, приступил к изучению научных изысканий начальника.

* * *

Впервые в жизни я держал в руках индивидуальный труд известного мне человека, заслужившего право именоваться кандидатом наук.

Некоторые злопыхатели, правда, успели посеять сомнения в душе, обзывая кандидатские диссертации развернутыми челобитными о повышении должностного оклада, но мое преклонение перед учеными все еще было непоколебимо.

То, что я прочитал, в вольном изложении представляло собой следующее:

«Когда Земля была еще теплой, а по ней ползали ящеры и бегали мамонты, никто понятия не имел о всяких радиоустройствах и их излучениях. Но даже если бы кому-то захотелось разобраться в этом, то ничего бы не получилось. Причина очевидна: не было еще марксизма-ленинизма, без которого ничего путного и истинно научного никто сделать не мог. Естественно, что ящеры и мамонты вымерли, оставив в науке следы малозначительные. В современную эпоху кое-кто, вооружившись самым передовым философским учением, кое-что наворотил в теории, практике и технике. Неплохо, конечно, но, как утверждалось, Мишина и современную армию такой вариант не очень удовлетворяет, ибо допускает ошибки во всяких расчетах, что снижает точность попадания наших снарядов в противника. Это неудивительно, писалось далее, так как вся теория разрабатывалась задолго до последнего партийного съезда, мартовского пленума ЦК и указаний министра обороны на прошлогоднем совещании руксостава. Опираясь на правильное мировоззрение и его интенсивное развитие в последних партдокументах, Григорий Семенович позволил себе заподозрить, что некая лямбда (какая-то величина) при неопределенных условиях может свихнуться и подчиняться не обычной, а вычурной зависимости от неких произвольных параметров (восемь листов формул). Затем мой начальник запихивает эту лямбду во все ему известные радиоустройства военного назначения, схемы и формулы (тридцать девять листов математических значков), утверждая, что подозрения могут оправдываться без нарушения общей картины мироздания. В последнем разделе вопрос неадекватного поведения лямбды уже считается доказанным ранее. Теперь автор приводит фотографии и графики, полученные не без его участия из окружающей среды. Иллюстрации показывают, как совершенствуется мировая гармония путем введения дополнительной подпорки под нее в виде шальной лямбды. Благодаря всему этому Мишин надеется повысить эффективность всего излучающего, отражающего и стреляющего по врагу на величину от нуля до трех процентов. Это в среднем соответствует годовой экономии для народного хозяйства двух эшелонов зерна или небольшого склада боеприпасов. Для реального достижения результатов надо, конечно, провести еще пару НИОКР, но это – дело третье. Все вышеизложенное проиграно на ЭВМ и имеет положительные заключения уважаемых в определенных кругах специалистов».