Вовка неуверенно кивнула.

– Понимаете…

– Что еще?

Марьяна Леопольдовна уже отвернулась: заметила на столе забытую чашку, прицокнула языком и потянулась ее забрать.

– Понимаете, тут такое дело…

– Да не блей ты как овца недорезанная! – разъярилась Марьяна Леопольдовна.

Даже чашка у нее была какая-то чванливая: с витой золоченой ручкой и блюдцем. Безотчетно рассматривая узор на ободке, Вовка скользнула взглядом мимо и заметила незаклеенный конверт, оставленный на пианино. Лежал он с самого краю, и в синей его внутренности темнели купюры. Пенсия? Зарплата? Взятка за поступление?

Какая разница…

– Мне ужасно неудобно у вас просить… Но… вы бы не дали мне в долг две тысячи? – выдала Вовка, стараясь не смотреть на конверт.

Марьяна Леопольдовна распрямилась и сжала чашку так крепко, что, казалось, еще немного, и фарфор лопнет.

– В долг? – просвистела Марьяна Леопольдовна.

Вовка стояла на своей ковровой розе, как приклеенная, и даже переступить с ноги на ногу не смела. Икры у нее свело.

– В долг? А ты, Владислава, совсем стыд потеряла. Сначала являешься ко мне на занятие неготовая – и это накануне экзамена! А теперь еще и денег просишь. Как это понимать? Я тебе что, подружка? Тетушка? Мама?

Во рту у Вовки было так сухо, что язык пристал к небу и не желал отклеиваться.

– Позволь тебе напомнить, Владислава, что завтра в девять утра у тебя вступительный экзамен. И кто я такая, чтобы тебя воспитывать, скажи-ка мне на милость?..

Марьяна Леопольдовна в очередной раз смерила Вовку с головы до пят и – совершенно неизящно – фыркнула.

– И речи ни о каких долгах быть не может. Увидимся завтра.

Она вылетела из комнаты. Застучали ее шаги по коридору: три, четыре, шесть, восемь, завернула за угол, на кухню, еще два…

Вовка не сводила глаз с конверта.

Внутри лежал билет к родителям.

Только руку протяни.

Всю дорогу до дома Вовка спорила сама с собой, а скомканные бумажки жгли карман изнутри.

Нужно выкинуть, сейчас же. Вон там, у фонарного столба урна. Надо выбросить, и дело с концом. Даже думать не придется – не было никаких денег. Ничего она не брала.

Но мелькал очередной переулок, фонарь – и урна оставалась позади.

Это же всего две тысячи, которые ей так нужны. Какие-то там глупые две тысячи, сейчас это копейки. А в конверте таких бумажек было штук тридцать или даже сорок, не меньше. Плотный был конверт, увесистый, не закрывался даже.

Басисто гудя, проехал мимо автобус. В ярких окошках виднелись лица пассажиров, и Вовка знала, что теперь и она может себе позволить такую простую, но недостижимую еще вчера поездку на транспорте. Но тратиться на автобусы она не будет – важнее, чтобы хватило на поезд.

Марьяна Леопольдовна заметит пропажу. Подсчитает банкноты и поймет, что пропали ровно две тысячи. Какая же Вовка глупая! Нужно было взять три – чтобы хоть немножко перепутать улики…

Уже совсем стемнело, но на парковой аллейке, через которую можно было срезать путь, приветливо горели огни. Припозднившийся лоточник продавал жареный миндаль, поскрипывали в глубине сквера качели, шум дороги затихал в ветках.

Завтра Марьяна Леопольдовна просто не пустит ее на экзамен. Она все поймет. Посмотрит на нее снова этим ледяным взглядом, а Вовка просто развернется и убежит.

На площадке играли в бадминтон. Было уже поздновато, но под фонарями воланчик мелькал ярким, почти огненным пятнышком, да и вечер стоял теплый. Одна из девушек взвизгнула тонким мальчоночьим голосом и упустила подачу.

– Мазила! – прокричала вторая, хохоча.

Вовка пробежала поскорее мимо играющих и едва сдержалась, чтобы не зареветь.

Не нужно было брать эти деньги, ох не нужно было! Ну и дура, ну и дура же…

Но Марьяна Леопольдовна так удобно ушла на кухню, так долго там возилась, и конверт притянул Вовку как магнитом. Он жег ей глаза этим своим синим нутром, она просто не выдержала и запустила туда пальцы. Хрусткие, свежеотпечатанные бумажки легли ей в ладонь с благодарностью. «Наконец-то мы принесем пользу», – прошептали они. «Вы меня спасете», – подумала им в ответ Вовка.

В карман она их запихала как попало, побыстрее. Вылетела из комнаты и побежала скорее зашнуровывать кроссовки. Марьяна Леопольдовна вернулась из кухни и еще напутствовала ее на завтра, но Вовка почти не слушала. Кивала, кивала, но лица не поднимала – только бы не увидела преподавательница, как у Вовки пылают щеки.

– До свидания, Марьяна Леопольдовна, – кинула она, хватая на ходу свою сумочку.

– До завтра, Владислава. До завтра, – ответила та.

Теперь Вовке казалось, что в этих словах звучал самый настоящий упрек. Уже тогда Марьяна Леопольдовна знала, что проделала ее нерадивая ученица, уже тогда все поняла…

И Вовка бежала домой через ярко освещенную аллею и чувствовала, что горит у нее не только карман, горят и подошвы кроссовок. Казалось, тропку усыпало раскаленными углями.

Она украла.

И не просто украла, а украла у Марьяны Леопольдовны. У той, от кого зависит ее будущее. Ей несказанно повезет, если Марьяна Леопольдовна завтра не скажет ни слова. Если не заметит недостачи, не будет пересчитывать деньги, вообще не тронет конверт. Вовка вытащила купюры аккуратно, и конверт лежал точно так же, как и прежде – с краю, чуть приоткрытый, пухлый.

Всего две тысячи. Вовка же пыталась объяснить, что ситуация чрезвычайная, но Марьяна Леопольдовна и слушать не захотела. Даже представить себе не могла, что ее учеников может беспокоить хоть что-нибудь кроме поступления в вуз. Как будто в жизни ничего кроме учебы не существует.

Фонари мелькали мимо. Уже виднелся угол ее дома, и Вовка ускорила шаг.

В другом кармане – не том, в котором так жутко и стыдно пекло – тренькнул телефон.

А я смотрю, ты не промах. Выживаешь как можешь, – посмеялся с экрана Джинн.

Вовка сжала зубы.

– Сволочь, – не выдержав, крикнула она.

Ее голос скакнул эхом под деревья. В теплом летнем полумраке что-то прожужжало мимо, и Вовка машинально пригнулась. В траву шлепнулся пластиковый бумеранг и безжизненно осел, дожидаясь хозяина. Вовку передернуло. Она даже смотреть на эти летучие штуки не могла, сразу представляла себе кровь на якобы игрушечных, острых гранях.

Из кустов выкатился малыш и побежал за бумерангом. Вовка посторонилась, сходя с тропки, и вздрогнула во второй раз.

Мальчонка поднял на ходу взгляд, и белесо-зеленый, как светлячок, фонарь вырисовал во мраке бинтовую нашлепку на глазу. Опять этот грязный лейкопластырь, опять эта желтая рубашонка и шортики…