Алина дрожала, ей почему-то было страшно и стыдно. Как будто они с Артыновым занимались грязным делом, о котором нельзя никому рассказывать. Неужели ей придется испытать позор и унижения, пережитые натурщицами Пикассо? Но ведь взамен на разрушительную любовь мэтра они получили вечность. Это чего-то да стоит. Пусть их бессмертие существует только на холстах, однако оно – существует!

Наделенная поэтическим даром Алина не раз задумывалась о бренности человеческой жизни и выражала свои размышления в стихах. Сегодня она молода и прекрасна, а завтра? Больно сознавать, что время неумолимо уносит ее привлекательность и вскоре никто не взглянет на нее с восхищением. Ее красота исчезнет без следа. Тогда как улыбка Джоконды и сияющая юность Венеры времени не подвластны. Можно ли устоять перед соблазном удержать свою весну?

– …в маленьком кафе Пикассо познакомился с Евой Гуэль и сразу признался ей в любви, – разглагольствовал Артынов. – Вместо слов он преподнес девушке ее портрет. Вряд ли она понимала, какая наступит расплата. Творческий огонь мастера сжег бабочку! Через пару лет Ева погибла от неизлечимой болезни.

С этими словами он вернулся к мольберту и продолжил работу. Женщина на картине становилась все более похожей на флорентийку Лизу, хотя сохранила все черты Алины.

– У Джоконды была именно такая грудь, – заявил Артынов, нанося на холст порхающие мазки. – По-девичьи небольшая, округлая, с этими чудесными розовыми цветками сосков. Я ее чувствую, как чувствую тебя. Ты вся горишь и скрываешь свое пламя. Дай же ему волю!..

На Алину словно дохнуло жаром. Кровь ее заволновалась, щеки запылали. Художник казался ей чудовищем, которому она предназначена на съедение. Самое ужасное, что она была почти готова позволить ему поглотить ее, если в результате она сможет родиться для вечности. Окружающие предметы вдруг начали расплываться, голова закружилась…

Наверное, у нее случился обморок от невероятной раздвоенности, ощущаемой как вожделение и страх. Она очнулась на диване, не понимая, где находится и что с ней. Из тумана выступил мужчина со стаканом в руке. Он наклонился и поднес стакан к ее губам, но она не стала пить.

– Эй! Ты в порядке? – глухо, как бы издалека спросил он. – Узнаешь меня? Я – Артынов.

Алина лежала на спине, ощущая пронизывающий холод клеенчатой обивки.

– По… помогите…

Мужчина помог ей приподняться. Она с недоумением заметила, что полураздета. Юбка ее задралась, один чулок спущен. Алина потянулась одернуть подол. Что здесь произошло?

– Тебе стало дурно, – объяснил мужчина. – Наверное, от нервного напряжения. Не ты первая падаешь в обморок на моем сеансе.

– П-почему?

– Слишком сильная энергетика, – ответил он. – Многие не выдерживают. Ты упала с кресла. Мне пришлось поднять тебя и перенести на диван.

Алине было не до уточнений, о какой энергетике идет речь. Она мучительно соображала, кто ее раздел и почему спущен чулок. Не воспользовался ли мужчина ее бессознательным состоянием, чтобы… чтобы…

Алина обвела взглядом мастерскую и все вспомнила. Она позировала художнику и сама сняла свитер и белье. Потом он что-то говорил о Пикассо, о сексе… о смерти. О смерти?

В ее сознании всплыли предостережения Рафика Грачева, и она чуть не заплакала от досады. Что Артынов с ней сделал? Неужели посмел…

Не в силах додумать эту мысль, Алина переключилась на свой ужасный вид. Она села и подтянула чулок. Художник подал ей одежду.

– Сама справишься?

– Да, – неуверенно ответила она. – Отвернитесь, пожалуйста.

– Ах, какие мы робкие, – фыркнул он. – Да ради бога. Чего я не видел?

Алина судорожно, не попадая в рукава, натянула свитер, а бюстгальтер свернула и зажала в руке.

– Где моя сумочка?

– Сейчас подам.

Она чувствовала себя оплеванной, вымазанной в грязи. И в то же время зависимой от Артынова и его сеансов. Она знала, что придет сюда вновь и вновь, если он пожелает. Будет ходить, пока он не окончит ее портрет в позе Джоконды. Эта картина превзойдет «Венеру». Затмит ее! Кольцов просто с ума сойдет от досады, что поторопился купить не то полотно.

Алину лихорадило. Она была обессилена и странным образом возбуждена. Ее всю трясло.

– Тебе холодно? – равнодушно осведомился художник. – Это смерть коснулась тебя своим крылом.

Он захохотал, а натурщица побледнела. Хотя казалось, что бледнее не бывает.

– Шутка! – добавил Артынов. – Обожаю черный юмор. А ты?

Алина с трудом подняла на него глаза. Было что-то между ними или не было? Она ничего не чувствовала. Не задавать же идиотский вопрос: вы меня, случайно, не поимели, пока я валялась в беспамятстве? Артынов не дурак, он не признается.

– За кого ты меня принимаешь? – возмутился художник, прочитав вопрос на ее лице. – Я тебя только поднял и уложил на диван. Я не насильник. Женщины сами хотят переспать со мной. И ты захочешь.

– Что вы… себе позволяете? – задохнулась она. – Мы так… не договаривались.

– Я ни на чем не настаиваю, милая. Все по доброй воле. Мне не нужны неприятности. Портрет почти готов. Еще один сеанс, и мы попрощаемся…

У него чуть не вырвалось «…навеки!»

Алина встала, дрожащими руками поправила свитер, сунула бюстгальтер в сумочку и, опустив голову, направилась к вешалке – расшатанной деревянной палке с парой ржавых крючков. При его-то амбициях Артынов мог бы хоть вешалку поставить поприличнее.

Художник опередил ее, снял с крючка белое манто и галантно помог Алине одеться. Она не поблагодарила. Ее как будто погрузили в болезненную дрему.

– Проводить?

– Не надо…

Пока она спускалась по лестнице, в сознании мелькали смутные образы – улыбающаяся ее губами Джоконда, собственное полураздетое тело на клеенчатом диване, хохочущий Артынов…

– Было или не было? – бормотала Алина, преодолевая ступеньку за ступенькой. – Да нет… не было. А если все-таки было?

Проведенные в мастерской Артынова полтора часа казались ей дурным сном. Но она не против, чтобы ужасный сон повторился. Что это? Особый род мазохизма? Или тлетворное влияние богемы? Быстро же она поддалась.

Когда Алина вышла из парадного, наваждение как будто рассеялось. Она постояла, вдыхая холодный воздух, поежилась и понуро направилась к своему салатовому «пежо». Кто-то двинулся ей наперерез, и она вскрикнула.

– Не бойся, – прозвучал в сумерках знакомый голос. – Это я, Рафик.

– Ты меня напугал.

– Извини. Я не один. Со мной журналист из «Мира искусства». Он хочет взять у тебя интервью.

Алина плохо соображала. Она словно балансировала на грани яви и сна. Рафик и возникший рядом с ним рослый брюнет вызвали на ее лице неподдельное изумление. Откуда бы им тут взяться? Хотя да… у Рафика же здесь мастерская, по соседству с Артыновым. У нее все вылетело из головы, кроме сегодняшнего конфуза.