оба увлеклись одной женщиной? Зависть, ведь саму Наталью Господь красотой не одарил, зато в избытке наградил умом и выдержкой. О, если бы Палевич сам не беседовал с паненкой в момент убийства, он непременно бы заподозрил…

Заподозрил в чем? Убийца арестован, все предельно ясно: Николай под воздействием выпитого впал в неконтролируемую ярость и убил Магдалену. Или не убивал? Все ведь могло быть так, как он говорит: он пошел за Магдаленой, чтобы в очередной раз признаться ей в любви, и обнаружил тело.

Нет, с судом следует обождать. С другой стороны, если допустить, что девушку убил именно Николай, то и смерть старшего из братьев получает свое объяснение. Не было никакого оборотня.

— Его повесят? — Вяло поинтересовалась Наталья. — Скажите, что Николая нельзя вешать, сделайте что-нибудь, умоляю. Я… Я на все согласна, понимаете, на все!

Глаза ее не озера, но море, бескрайнее море цвета стали. Сталь полыхает страхом и болью, оттого становится почти синей. Море предлагает себя. Жертва во искупление, но Палевич не станет принимать ее. Стар он уже, да и не верит ей.

Нет правды в глазах ее.

Тимур

Нет правды в глазах ее. Сумасшедшая зелень плещется, манит малахитовой гладью, так и тянет нырнуть с головой. Нельзя. Нельзя даже думать. А думать хочется, невозможно не думать о том, о чем думать нельзя.

— Ты веришь, что сегодня она позвонит? — Доминика спрашивает просто ради того, чтобы нарушить тишину. — Уже темнеет.

— Боишься?

— Не очень. — Засунув мизинец в рот, она грызет ноготь. Смешная и дурная детская привычка, а Доминика не стесняется. Она даже не замечает. Сказать? Зачем, кому станет легче, если она перестанет грызть ногти? Никому.

— Знаешь, чего я боюсь?

— Чего? — Тимур любуется тем, как нежно, трепетно касаются ее кожи июльские сумерки. Тени, соскальзывая с густой шапки каштановых волос, осторожно гладят щеки, шею и по тонкой нервной жилке, которая бьется в такт сердцу, соскальзывают к ключицам. Они похожи на сложенные крылья, или арки, белый мрамор, слегка подкрашенный ночью. Ника молчит, думает отвечать или нет, наконец, решается.

— Я боюсь, что она не умерла. Понимаешь?

— Не очень.

— Если она умерла, все останется по-старому. Она бросила меня, но не по своей воле. А, если Лара жива, значит, она специально сделала мне больно. Ушла, зная, как плохо мне будет без нее, я же ничего не умела, совсем ничего. Даже суп сварить. И деньги зарабатывать. Я в медицинский поступать хотела. Учится. На врача. И ты тоже… Если она жива, то… Это ведь нечестно, правда?

— Правда. — С ней легко было соглашаться, с собой договорится гораздо труднее. А ведь действительно, если Лара жива, то получается, что он зря сидел. Впрочем, он в любом случае сидел зря, но ее смерть неким странным образом уравновешивала потерянные шесть лет его жизни. Но если Лара жива…

Чушь.

— Уверен? — Сущность решила высунуть любопытный нос наружу. — А ты видел ее мертвой?

Нет, вынужден был признаться Салаватов. Он не видел Лару мертвой. Но ведь Доминика же опознала сестру.

— Доминика заявила, будто бы ты убил Лару. — Сущность зевнула и отвернулась. На этом разговор с самим собой можно было считать оконченным. Ника водила пальцем по столу. Если присмотреться, можно увидеть, как сворачивается-разворачивается спираль. Спираль, насколько Салаватов помнил, означает внутренние проблемы.

— Ты сказал, что Лара была наркоманкой? — Последовал очередной неприятный вопрос. — Почему? Зачем ей, если она и так была особенной? Самой лучшей. Я ее любила.

— И я любил. Но, наверное, ей было мало.

— Наверное. А помнишь, как она танцевала танго? Тогда, на вечеринке? Я напросилась с ней и весь вечер сидела в уголке, боялась, что, если буду мешать, Лара погонит домой. Там пили и курили. А потом Лара закричала, что желает танцевать танго!

Тимур мог добавить некоторые мелкие детали в общую картину, но они, к сожалению, существенно нарушили бы пасторальность истории. Лара была пьяна, она с трудом на ногах держалась, впрочем, подавляющее число приглашенных находились в подобном состоянии. Кто-то блевал в туалете, кто-то с кем-то обнимался в узком темном коридорчике, кто-то курил травку, а еще кто-то орал вслух стихи… Чьи же это были стихи…

Девушка пела в церковном хоре

За всех погибших в чужом краю…

Блок. Кажется. И Ларе вдруг приспичило танцевать… Чертово танго.

— Она горела, скользила над землей, она взлетала и падала, она…

Пьяно хохотала, заваливаясь то на один, то на другой бок. Тимуру с трудом удавалось удерживать ее от позорного падения.

— Она была огнем… Воплощением чувственности…

Воплощением стервы. Безжалостная и ранимая. Ангел и демон. Потерянная любовь и несчастное пьяное танго.

— А я так и не научилась танцевать. — Вдруг пожаловалась Ника. Малахитовые глаза в сумерках казались почти черными. — Я пыталась, но не выходило. Сказали, таланта нет. Я ведь бесталанная.

— Кто сказал?

— Все. — Она оглянулась на часы и, убедившись, что до полуночи еще остались минут пятнадцать, продолжила. — И рисовать не умею, и шить, и вязать. Даже готовить. Меня Лара куда только не устраивала, отовсюду выгоняли, потому, что таланта нету.

— Они тебе врали. — Не слишком уверенно заявил Тимур. Кажется, Лара что-то такое упоминала, вроде бы как ее младшая сестренка совсем никакой получилась. Ерунда, Ника особенная, девушка с малахитовыми глазами не имеет права быть обыкновенной.

Звонок раздался в пять минут первого.

— Ника? — Доминика держала трубку так, чтобы Тимур тоже мог слышать.

— Здравствуй, Ника.

Голос, несомненно, Ларин. Или эта "несомненность" только чудится?

— Как ты живешь без меня, сестричка. Расскажи, пожалуйста, не молчи. Ты соврала, обещала приехать и не приехала. Розы уже высохли. Ты знаешь, что я больше люблю лилии, почему тогда розы приносишь?

Легкий упрек, и Ника уже готова расплакаться. Салаватов накрыл дрожащую руку своей ладонью. Нечего боятся, пока он рядом, он не даст ее в обиду.

— Лилий… не было. — Выдавила Ника.

— Плохо. Привези, пожалуйста, завтра лилии. А, лучше, сама приезжай, я так по тебе соскучилась. И сестрам лучше вместе держаться, помнишь, как ты в третьем классе окно разбила, а все на Ваньку свалили? Его родителей к директору таскали, а ты боялась сознаться, что Ванька не при чем, что виновата ты. Плакала по ночам, долго, пока, наконец, мне рассказать не решилась. Но я тебя не выдала. Мы ведь сестры. Ты и я. Это была наша маленькая тайна. Только наша. Приезжай ко мне. Насовсем приезжай.

— Лара… Я… Я… — Доминика безмолвно шевелила губами, а из глаз текли слезы. Черт побери, да эта