— Не скажу, — растроганно прервал ее Рома: услышать подобные признания от вечного диктатора Сорокиной дорогого стоило. Он-то ведь тоже слишком долго только таким тираном ее и видел и понятия не имел, что где-то в душе у Катюхи сидит маленький, напуганный и совершенно беззащитный птенец, которого она тщательно скрывает ровно потому, что безумно боится открыться кому-то, показавшись слабой и наткнувшись на равнодушие, а то и вовсе на насмешки. Но Рома не хотел над ней смеяться. И кажется, больше не мог быть равнодушным.

И где, спрашивается, он был все эти два года?

Катя еще раз вздохнула: ей этот разговор явно давался куда сложнее, чем ему.

— Ну вот, — чуть виновато проговорила она. — Я сама не ожидала, что так получится. И не стала бы тебя этим грузить, но Олег намекнул, что сам отвадит тебя, раз я отказываюсь это сделать, а я… не знаю, как его отговорить. Ром, я боюсь…

— Не бойся, Сорокина, не обижу я его, — буркнул Рома, против воли раздражаясь из-за ее приниженного тона. Умеет Катюха уесть, а он и забыл, что с ней всегда надо держать ухо востро. — И тебя не выдам, раз уж договорились…

— Да не этого я боюсь, Ром! — вдруг с каким-то отчаяньем воскликнула она и даже отпрянула к краю дивана. Зажмурилась, словно готовясь к прыжку. — Я совсем объясняться разучилась в этом обмане, но уж не тебе врать! Я не хочу, чтобы он тебя обидел! Из-за меня! Как в прошлый раз! Ты-то тут совсем ни при чем! И не хочу, чтобы ты плохо про меня думал! Чтобы решил, что я вот так замыслила от тебя избавиться! Что мне самой не хватило смелости сказать тебе все в глаза, вот я другого парня и послала! Так вот, не так все! Я не хочу с тобой ссориться! Даже если из-за этого поссорюсь с Олегом — не хочу! Но я не знаю, правда, как избавить тебя от него! И чувствую себя последней сволочью, что втянула тебя во все это…

С экрана раздались знакомые с детства слова о нелепости, безрассудности и волшебстве, и Рома с какой-то апатией отметил, как точно они обрисовали его мысли. Все-таки было что-то в Катюхином фильме.

Он пересел к ней ближе и ободряюще приобнял за плечо. Зря, наверное, но уж больно хотелось ее утешить. И плевать, что зарывался все глубже. Выберется. Не за Катюхин счет.

— Спасибо за предупреждение, — улыбнулся он и глупо порадовался тому, что руку его она не сбросила. — Так уж и быть, отобью я у твоего Карпоноса охоту бесчестно пари выигрывать.

Катюха хлопнула глазами и накрыла его руку на плече своей.

— Ром, — простонала она. — Да я же не за этим совсем!..

— Зато я за этим! — отрезал он и быстро поцеловал ее где-то у макушки. Знакомый аромат тут же проник в нос и прокатился по позвоночнику, будто с горки, но Рома не позволил сбить себя с толку. — Не мешай мне веселиться, Сорокина! Я же тебе не мешаю!

По всем канонам Катюха должна была теперь потребовать у него отчета в том, что он задумал, чтобы Давыдов не нанес непоправимый урон ее любимому Карпоносу, но она вместо этого вдруг прыснула, а потом соскочила с места и бросилась к своему блюду. Притащила его на диван, пристроилась снова под Ромину руку и сняла наконец полотенце, являя свету симпатичную круглую пиццу.

— Со вчерашнего дня не ела: кусок в горло не лез, — призналась она и сунула пиццу Роме под нос, предлагая именно ему снять пробу. — Но ты настоящий волшебник, Давыдов! Угостишь меня своей пиццей? А я за это кофе тебе сварю.

Рома рассмеялся и взял первый кусок.

— Кофе с меня, Сорокина. — сообщил он. — Все-таки сегодня Восьмое марта, а я тебя еще так и не поздравил. 

Катя с каким-то священным трепетом перелистывала полученную в подарок от Ромки книгу. Нет, не энциклопедию по экологии, которыми у нее был заставлен целый шкаф. И не банальный любовный роман, которые она терпеть не могла. У нее в руках был «Матанализ в комиксах», и лучшего подарка в сегодняшних реалиях Катя даже представить себе не могла.

Как ему пришло в голову разориться на такой учебник? Восьмое марта, конечно, женский праздник: цветы, конфеты и все дела, но, во-первых, Ромка вообще не обязан был поздравлять ее: она-то его с Днем защитника Отечества и не думала поздравлять. А во-вторых, наверняка существовала масса вещей, на которые он мог потратить собственные деньги с куда большей пользой. Но он вместо этого отыскал для бывшей одноклассницы такой учебник по недающейся науке, который даже она могла понять без особых усилий. И при этом Ромка вовсе не пытался избавиться от надоевшей Катиной беспомощности.

— Там самые основы, — чуть настороженно проговорил он, вручая ей перед прощанием подарок. — Разберешься с тем, что запустила, с остальным куда проще будет. Ну а не будет — приходи, напишем претензию автору и будем дальше колупать Письменного.

Катя даже поблагодарить его как следует не сумела за такое внимание. Растерялась, смутилась, будто первоклашка, которую директор школы отметил за хорошо рассказанный стишок. Кажется, тогда Катя в последний раз и впадала в подобное состояние. Кроме последних полутора недель с Ромкой. Он теперь смущал ее с завидным постоянством.

И как ему это удавалось? Ведь ничего же особенного не делал. И ничего особенного не говорил. И никак по-особенному не смотрел. По сравнению с Олегом не отпускал комплиментов и не приглашал на свидания. И даже на Восьмое марта подарил не цветы, а книгу. То есть совсем не пытался ухаживать, а значит, не с чего было неопытной Сорокиной и смущаться. Но краска сама раз за разом заливала лицо, и Катя ничего не могла с этим поделать. Рядом с Ромкой становилось тепло, как не было тепло ни с кем другим, даже с Олегом, даже в его объятиях, даже от его поцелуев. Нет, конечно, она любила Олега, она почти полгода его любила и одним им дышала, а с Ромкой знакома слишком давно, чтобы заподозрить у себя нежные чувства к нему. Но с этим теплом и с этим смущением не справлялась. Как не справлялась и с желанием снова и снова их ощущать.

Иначе чем объяснить ее поведение?

Вот зачем, спрашивается, она сегодня снова притащилась к Ромке, да еще и пиццу испекла, чтобы он точно не выставил ее за порог? Ясно же: ему от ее внимания одни неприятности. Он в этой самой дружбе, о которой Катя сегодня столько распылялась, вообще ничего не получал, лишь тратил. Тратил время, тратил деньги, тратил нервы — вдвойне, памятуя не только о беспомощной Сорокиной, но и о ее чересчур ревнивом кавалере. И по-хорошему, будучи добрым другом, Катя должна была освободить Ромку о своей навязчивости. Ну к чему ему ее жалобы на не понравившийся спектакль? К чему старый двухчасовой фильм? И к чему, в конце концов, Сорокина под боком с ее откровениями и неуемностью? Конечно, она не сдержалась, забылась, начала сыпать цитатами до того, как их произнесут герои, — а Ромка, как всегда, терпел, молчал, только дышал как-то очень глубоко и медленно и, кажется… кажется, смотрел куда чаще на Катю, чем на экран, а когда Медведь с Принцессой наконец оказались в объятиях друг друга, вдруг осторожно взял прядь Катиных волос и медленно, словно поглаживая, пропустил их между пальцами.