И уступил место у компьютера.

Дима быстро прочел:

Пожал плечами:

– Это все я и так знаю.

– Тебе не угодишь, – хмыкнул коллега.

Слегка рисуясь, поднял трубку, набрал номер, спросил небрежно:

– Семеныч? У тебя детали по Васильково есть?

С минуту послушал, скривился:

– И все, что ли?.. Ну, сбрось хоть их, будь другом.

Нажал «отбой», сообщил Полуянову:

– Бытовуха, похоже. Люся эта там у них местная… шалашовочка. Мать пьющая, отца нет. Девица творила что хотела. Шлялась. В прошлом году чуть за кражу не села. Вчера в сельском клубе со своим парнем поссорились, орали друг на друга на всю деревню. Ушла, хлопнула дверью. Возлюбленный – почти сразу за ней. То ли догнал, то ли нет. Но напился вусмерть. До сих пор не протрезвел. Его уже задержали, сейчас трясут.

– А чего тебе, Дима, до этой Люси? – вкрадчиво спросил второй коллега. – Знакомая, что ли?

Полуянов промолчал.

– Вот, кстати, и фотки, можешь полюбоваться, – подключился к разговору первый.

Врубил полноэкранный режим.

Мертвое, спокойное, по-взрослому и безвкусно накрашенное, но все равно очень девчачье лицо. Где-то он видел эту Люсю.

Дима щелкнул курсором на следующий снимок, и сердце ухнуло в пятки. Здесь девушка лежала на земле, волосы закрывали лицо.

Зато отлично можно было рассмотреть ее плащ. Ярко-синий, с белыми ромашками по подолу. Точно такой, как у Нади.

* * *

Придумать, что готовить на ужин, Митрофанова не успела. Позвонил Полуянов, деловито сказал:

– В пять часов за тобой машина придет.

– Чего? – опешила девушка.

– Поедешь в театр. «Укрощение строптивой» в Большом. Ты ведь не видела?

– Ой! – обрадовалась она. – А ты за костюмом заехать успеешь?

– Надюш, я вообще не пойду. У меня интервью. Подъеду за тобой к театру.

– Но я одна не хочу!

– А я не хочу, чтобы ты одна дома сидела. Все. Билет я купил, такси заказал, возражения не принимаются.

И трубку бросил, нахал.

Интересно, а в чем ей идти в театр? В образе пейзанки?!

Надя перевезла на дачу самую простецкую одежду: джинсы, шорты, старые кофты, майки. О чем Полуянов думает?!

Но звонить и ругаться Надя не стала. Голос у Димы взвинченный, явно куда-то спешит. Да и толку предъявлять претензии? Купить билет в театр и прислать его с шофером Дима может, но вечернее платье – вряд ли. Может, просто поехать пораньше – на электричке – и переодеться дома?

Однако взглянула на часы и вздохнула. Поздно. Времени – начало пятого.

Снова, значит, в ее жизни – Анжела. Надя уже успела сунуть нос во все шкафы и обнаружила в одном очень приличные, хотя и несколько устаревшие платья. Сводная сестрица, к сожалению, существенно худее, но вдруг найдется что-нибудь no-size?

Надя вывалила содержимое шкафа на диван. Лейблы солидные. «Прада», «Гуччи», «Нина Риччи». Но все узкое, узкое, вот гадость!

По счастью, у «Миссони» нашла многоцветную, вызывающе яркую свободную кофточку с рукавом «летучая мышь». И брючки «Феретти» тоже с виду широкие. Надя поспешно в них втиснулась. Попу обтягивают ужасно. И молния до конца не застегивается. Но кофта довольно длинная, прикроет ее габариты.

Да, вместе – очень даже неплохо. Искать что-то иное все равно некогда. И убирать одежду обратно в шкаф – тоже. Надя, чтобы хоть видимость порядка создать, сгребла тряпки в аккуратную кучку. И вдруг увидела: на полу – фотография. Непонятно, откуда вывалилась.

Митрофанова подняла, рассмотрела.

Трое молодых людей. Счастливые, веселые. В центре композиции парень лет семнадцати. На голове венок из ромашек, лицо дурашливое. Руки воздеты – видно, пытается снять украшение, но две девушки (по обе стороны от него) не дают. Вцепились в своего кавалера, хохочут, смотрят весело.

Надя хмыкнула. Юноша был ей незнаком. Но вот обеих девиц она узнала. Одна – сводная сестрица. Анжела. (Ее фотография по-прежнему стояла на отцовском столе.)

А другую она видела сегодня. Дочка слепоглухой Ольги Черемисовой. Подружки, получается, были. Почему нет? Дома рядом стоят.

Надя, чтобы не затерялась, быстренько отнесла фотографию в кабинет, к письмам. И кинулась краситься.

* * *

Балет «Укрощение строптивой» оказался странным, каким-то дерганым. Катарина и Петруччо постоянно кривлялись, нервная музыка Шостаковича (вперемешку, то из фильма «Москва-Черемушки», то из «Великого гражданина») довершала дело. Надя много слышала о Жане-Кристофе Майо, но постановок его не видела. Ей почему-то казалось: раз балетмейстер из гламурного Монако, значит, и поставит нечто куртуазное, очень классическое. А тут – комедия, буффонада, гротеск, модерн, кич и лишь самая малость от типового балета. Митрофановой даже почудилось, что у артистов лица несчастные. Из-за того, видно, что приходится танцевать невесть что.

Впрочем, зал на спектакль реагировал пусть без оваций, но дружелюбно. Да и сама Надя – в чужой, зато брендовой одежде, в седьмом ряду партера (не поскупился Димка!) – имела успех.

Немец с благородной сединой, сидевший рядом (никуда ей от старцев не деться!), поплелся за девушкой в буфет. Уговорил выпить шампанского. На закуску взял пошлейший набор из ананасов, клубники и «Рафаэлло».

Митрофанова обычно не позволяла платить за себя в буфете, но сегодня решила: Димка сам виноват. Раз не составил ей компанию, нужно заботиться о себе самой. Она весь антракт проболтала с Фриделем. Тот испепелял ее своими несколько блеклыми взглядами и красной нитью проводил мысль: он состоялен, разведен, намерения серьезные.

Надя собиралась тихонько сбежать от надоедалы после спектакля, но едва опустился занавес, от Полуянова пришла отчаянная эсэмэска:

«Не успеваю! Жди в «Ёлках-палках»!»

– Еще по бокалу шампанского? – бодро обратился к ней немецкий старичок. – В ресторане Большого театра?

– Фридель, – вздохнула Надя, – меня муж будет встречать.

– Он уже здесь? У дверей?

– Нет, но…

– Значит, пока вы можете выпить шампанского со мной, – решительно подытожил бундес-дедушка.

И Митрофанова сдалась.

Когда Полуянов (через сорок минут после окончания спектакля) прислал ей гневное сообщение: «Я в «Ёлках-палках». Ты где?!?», отозвалась коротким: «ЩАЗ».