― По крайней мере, они женаты, ― отозвался стряпчий.

― Все равно. ― Священник покосился на Юлиуса, затем на Николаса, который покачал головой, и наконец с широкой усмешкой допил вино.

― А как насчет дальнейшего пути? ― поинтересовался нотариус. ― У тебя что, есть письма к каждому торговцу продовольствием? Они могут не знать брата Лоренцо Строцци, а вот с семейством Дориа общались на протяжении многих столетий. Ни воды, ни провизии… Нам придется жить на сухарях.

― Не только, ― подбодрил его Николас. ― У нас еще будет сыр.

За время плавания из Мессины, по водам спокойного Ионийского моря, Юлиус порой возвращался к этому вопросу, но тревога слегка отступила.

Экипаж превратился в настоящую команду, кок выучился готовить любимые блюда Асторре, наемники, крепкие бывалые парни, без труда освоились с ролью гребцов, а кроме того, нашли общий язык с моряками и с удовольствием учили портовые ругательства. За едой старшие члены компании Шаретти все вместе говорили по-гречески, а Николас порой просил африканца Лоппе давать ему уроки арабского. Также с помощью Лоппе он неплохо научился плавать. Когда же как-то за ужином его спутники вновь заговорили о «Дориа», он спокойно ответил:

― Не думаю, что парусник захочет терять время и останавливаться там же, где мы. Наши пути могут пересечься только в крупных портах, к примеру, в Модоне. Ему нужно будет разгрузиться там.

― Тогда давайте пройдем мимо, ― предложил Тоби. ― Купим припасы где-нибудь еще и двинем прямиком в Галлиполи.

― Невозможно, ― возразил Николас. ― Там нас ждет пассажир.

А им-то казалось, что они посвящены во все его дела… Ни о каком пассажире никто до сих пор и слыхом не слыхивал. Юлиус рассердился.

― Разве я вам не говорил? ― деланно изумился фламандец. ― Помните грека с деревянной ногой? Никколаи Джорджо де Аччайоли? Джон с ним незнаком. ― И он любезно пояснил Легранту, не обращая внимания на остальных: ― Мы зовем его греком, но на самом деле он из флорентийского рода, который прежде правил в Афинах. Он прибыл в Брюгге, чтобы собрать деньги для выкупа своего брата. Не будь его, мы бы никогда не пустились в это путешествие.

― А что он делает в Модоне? ― поинтересовался шкипер.

― Торгует. Бартоломео, его брат, теперь на свободе и продает шелк в Константинополе. Точнее, в Пере… Если Аччайоли нам поможет, мы наладим деловое партнерство.

― Так ты говоришь о Бартоломео Зорзи? Я видел, как его взяли в плен. Да, он торгует шелком и кое-чем еще. Это тот самый человек, который заведует монополией Венеции на квасцы. Вы знали об этом?

Фламандец ухмыльнулся и промолчал.

― Да, знали, ― ответил вместо него Тоби. ― Мы что, так и будем стоять здесь весь день? Я замерз.

Они пошли дальше, ― все, кроме Николаса и Джона Легранта.

― Так значит, все дело в квасцах, ― промолвил шотландец. ― Да, ты ведь был подмастерьем в красильне… Конечно, вашей гильдии квасцы нужны для закрепления тканей. Ну что ж, иметь в друзьях такого человека, как этот одноногий грек ― полезно. Турки берут со своих квасцов ужасающий налог.

― Ужасающий, ― подтвердил Николас. ― Вот почему нам так нужны друзья повсюду.

― Итак, ― помолчав, вновь обратился к нему рыжеволосый шкипер, ― сам сознаешься, что ты задумал, или мне придется подпоить твоего стряпчего?

Николас уже давно успел оценить, что за человек Джон Легрант, к тому же ему всегда нравилось рассказывать о Тольфе. И почему, собственно, все удовольствие должно отойти одному Юлиусу? Он взял флягу с вином и повел Джона Легранта на нос корабля.

Тоби чуть позже видел их обоих. У шкипера был задумчивый вид, а Николас, напротив, улыбался с заговорщицким видом. Похоже, козни Пагано Дориа его ничуть не тревожили.

И напрасно, потому что первое, что они увидели в гавани Модона, ― это гигантский корпус парусника «Дориа».

Крепость Модон, именуемая иначе Метони, принадлежала венецианцам. Здесь была отличная гавань, и расположена она оказалась также весьма удачно: на юго-западном оконечье бывшего греческого полуострова Морея, на полпути между каблуком цивилизованной Италии и языческими оттоманскими землями на Востоке. На Модоне располагалась основная морская база Венеции в восточных водах. В этот порт заходили все те, кто направлялся в Святую Землю. Корабли из Венеции плыли на Крит, на Кипр или в Александрию, в Эгейское море, в Негро-Понте и Галлиполи, а также в Константинополь. Люди называли Модон глазами Венеции, так же как Корфу был ее вратами. Две тысячи человек жили и трудились здесь.

Гавань окружала длинная крепостная стена с башенками, двойными воротами и зубчатыми украшениями. Затем стена карабкалась на холм, огораживая город со всеми его домами, церквями, мастерскими, постоялыми дворами, бараками, тавернами, борделями, рынками и складами, великолепным особняком бальи и цитаделью. По левую руку располагалась церковь святого Иоанна с собственным причалом. На башне были расставлены часовые. На фоне влажных небес сырой греческой зимы вращались крылья ветряной мельницы, ― и на них смотрела сейчас монна Катерина де Шаретти нельи Дориа.

Катерина не смогла бы измерить в морских милях расстояние между Мессиной и Модоном. В Мессине она стала венчанной женой перед Богом, но на корабле после свадебной мессы в слезах убежала от молодого мужа, и Пагано пришлось долго упрашивать, прежде чем Катерина наконец созналась в том, какую ужасную вещь она слышала, ― и кто именно из моряков сказал ей это. Она узнала потом, что их побили плетьми и, разумеется, тут же ссадили на берег, а их место заняли другие матросы, которые и близко не подходили к молодой госпоже. Пагано, который так хорошо понимал ее, сказал, что истинная любовь не имеет к этим гадостям никакого отношения, но пока она не научится ему доверять, они могут заниматься любовью только руками. Он ей покажет… Поначалу девочка была испугана и то и дело отодвигалась, затем привыкла к легчайшим ласкам и из просто приятных они вскоре сделались настолько восхитительными, что у нее закружилась голова, и все тело приятно задрожало. Когда дрожь вдруг сделалась слишком сильной, Катерина решила, что с ней происходит нечто страшное, ― но вскоре научилась наслаждаться этим. Некоторое время она находилась на вершине счастья, но затем осознала, что в их отношениях по-прежнему чего-то не хватает. «Муж тоже должен получить свое», ― так говорили женщины.

Катерина решила, что настало время подумать и об этом. Больше она не пускала Пагано в свою постель, ибо не знала точно, чего ей самой хочется. Когда же миновала вторая ночь воздержания, он первым обратился к ней:

― Катерина, Катерина… Неужели ты думаешь, я сам бы стал тебя торопить? Давай останемся друзьями, пока ты не будешь готова. Вот только…