― Везем мы в основном каперсы, ― бодро объявил Николас.

Годскалк с удивлением заметил, что тот и впрямь в хорошем настроении. Впрочем, священник был рад, когда ужин наконец закончился. После таких новостей говорить было особо не о чем…

На борту «Чиаретти» находилась сотня вооруженных солдат, призванных защищать Трапезунд, и это было поважнее каперсов. Стоит туркам это заподозрить, и они никогда не позволят галере миновать Константинополь. Если прознает Пагано Дориа ― это будет также опасно. А в остальном… Они знали, чем рискуют, когда выходили в море. К тому же оставалась надежда, что испытательный срок длиною в год, который дали им Медичи, благополучно минует, а турки так и не перейдут в наступление. Летом они вполне могут затеять войну, но необязательно в Трапезунде. Этот далекий гористый край не слишком интересен султану, который и без того получает оттуда дань. «Уединенный рай, ― так называл эту страну Бессарион, ― где собраны все земные богатства».

Лекарь Тоби, который изъяснялся совсем иначе, нежели Бессарион, высказался по-другому, но так же сжато:

― Желаете знать, что нас ждет в Трапезунде? Если турки не нападут или нападут на кого-нибудь другого, мы будем кататься как сыр в масле. Если турки нападут, и мы одержим победу ― нас увенчают лаврами как героев. Если нападут, и мы проиграем ― тогда нас с капелланом посадят на кол, Юлиуса оскопят, чтобы сделать из него евнуха, а Николас будет изготавливать на продажу фармуки. Сложновато ему будет самому вести учетные книги…

― Приспособится, ― ответил на это Годскалк. В ту пору он именно таким образом оценивал Николаса.

* * *

После оживленных прощаний гости бальи неторопливо двинулись вниз по склону холма, к морским воротам.

Юлиус размышлял о стрелах для арбалетов, Тоби и Годскалк негромко переговаривались о чем-то. Джон Легрант, который за весь вечер не сказал и двух слов, сейчас также хранил молчание.

Лишь мессер Пагано, оставив позади своих собственных спутников, взял под руку Николаса и теперь, оживленно болтая, увлекал его вперед.

Впереди шествовали с факелами гвардейцы бальи, а сзади ― слуги, среди которых был и Лоппе, старавшийся держаться поближе от чернокожего Ноя.

Дориа, похоже, пребывал в отличном настроении и излучал дружелюбие.

Он рассказал парочку славных историй, в том числе и (шепотом) о самом венецианском бальи. Юлиусу не нравилось чувство юмора генуэзца; Николасу, судя по всему, тоже. Он порой улыбался, но ямочки на щеках так ни разу и не появились. Стряпчий видел такое в первый раз.

Пагано Дориа отлично знал Модон.

Вместо того чтобы направиться прямиком к берегу, он попросил сопровождающих отвести их на городскую окраину, где располагались кузницы. Мастеровые изготавливали там всевозможные товары на продажу: в своих кожаных фартуках они сидели, скрестив ноги, прямо на улице, освещенные отблесками, падавшими из окон.

У огня суетились женщины и дети, повсюду слышался звон металла, а сопение мехов напоминало дыхание загнанной охотниками добычи. И все же здесь царил удивительный покой.

По крайней мере, так было до тех пор, пока не появился Дориа со спутниками… Дети тут же окружили чужаков. Старшие обернулись к незнакомцам. Босые ноги зашлепали по грязи, и отовсюду послышались отчаянные голоса:

― Купите! Купите!

Эскорт бальи сомкнулся вокруг гостей. Юлиус одной рукой придерживая кошель с деньгами, а другой хватаясь за кинжал, гадал, зачем они сюда явились.

Пагано поспешил объяснить:

― Мессер Никколо! Мы представляем западный мир… Бальи только что напомнил нам об этом. Мы ― спутники по путешествию, как аргонавты, воюющие против дракона, то есть турков. Перед этой угрозой я буду защищать вас и надеюсь, что вы защитите меня. Лишь в торговле мы останемся соперниками.

― Разве золота не хватит на всех? ― изменившимся голосом спросил Николас.

Пагано Дориа засмеялся, и его великолепные ровные зубы блеснули в свете кузнечных огней.

― Не для меня! Я желаю заполучить все Золотое Руно целиком. Однако по рыцарским канонам положено, чтобы соперники сражались одинаково вооруженными.

― Кто говорит о рыцарях? ― поинтересовался фламандец.

Дориа усмехнулся.

― Скажем тогда ― благородные люди, ― поправился он.

― Благородные? ― не отступал Николас.

Улыбка генуэзца слегка потускнела.

― Ну, разумеется, ― подтвердил он. ― Как же может консул не быть благородным человеком?

― Что бы он ни делал, да?

Дориа пристально взглянул на Николаса. Вокруг по-прежнему призывно голосили торговцы, но никто из недавних гостей бальи не произнес ни слова. Лоппе придвинулся ближе к Юлиусу. Рядом с чернокожим пажом теперь стоял второй ― белый, который недавно присоединился к генуэзцам.

― Ну, конечно, ― заявил Дориа. ― Вы представляете Флоренцию, я ― Геную. Мы сами устанавливаем себе законы.

― И все же вы полагаете, что нам лучше быть вооруженными, ― заметил Николас.

В отсветах огней искрились самоцветы на широкополой шляпе Дориа, и поблескивали его глаза. Он протянул руку в перчатке.

― Взгляните сюда, на прилавок. Я вижу здесь два кинжала. Они совершенно одинаковые, но на одном из них ваше имя, а на другом ― мое. Цена не столь уж велика. Если не возражаете, я хочу, чтобы мы сделали друг другу подарок. Можете считать это неким символом. Что бы ни случилось ― мы вступили в бой наравне.

И впрямь, на столике у выхода из кузни лежало оружие. Дориа взял в руки кинжал.

― Возможно, вы считаете, что цена для вас слишком высока? И все же позвольте мне преподнести вам этот дар.

В кои-то веки Николас ответил не чьим-то чужим голосом, а своим собственным ― голосом Клааса, с той неподдельной веселостью, которой его друзья не слышали уже очень давно.

― Ничего подобного. Я куплю оба. Чуть позже я презентую вам один из них.

Дориа немного помолчал и засмеялся в ответ.

― Я вижу, вам не понравилась моя идея. Ну что ж, оставьте. Кузнец не будет возражать.

Но не успел он договорить, как Николас открыл кошель и выложил на прилавок несколько монет. Юлиус успел заметить, что там больше денег, чем стоили кинжалы, хотя это было неплохое оружие. Затем он взял нож, но прежде чем успел взять и второй, ― Дориа также выложил монету и перехватил кинжал.

― Я предпочитаю платить за себя сам.

― Как благородный человек, ― подтвердил Николас. Помедлив мгновение, из своей стопки он убрал лишние монеты. Кузнец, уже готовый ухватить лишнее, был вынужден смириться. Пагано Дориа повернул клинок так, чтобы огонь высветил надпись на нем, а затем протянул руку.