дотронуться плечом, выхватить клочок аромата от волос, пока он не истаял на ветру, смаковать ноздрями, не отпускать…

– Ой ты ж, адская сковородка! – в отчаянии лепетал Захар, вращая диск.

Как же Тая была благодарна в этот миг астрономам всего мира, редакторам и верстальщикам, выпустившим эту карту, сделавшим шрифт на ней таким мелким. Ведь ни за что не осмелилась бы она самовольно так сократить расстояние между ними!

Губы Захара заслоняли полнеба.

Чуть привстать на цыпочки и…

«Целоваться с тобой ему было бы удобнее, чем с Люсей. Она меньше ростом. Аргумент, да?»

«О чем ты думаешь, хватит!»

Высокий, субтильный, как большинство быстро вытянувшихся юношей, немного сутулый, в стареньком сером свитере – обычный, в сущности, парень стоял на обочине пустого шоссе с абсолютно бестолковой в его руках астрономической картой, но некий таинственный неумолимый закон природы делал его в этот миг для Таи центром всей пульсирующей, шуршащей, живой Вселенной, средоточием вращающейся звездной воронки.

Она понимала: он парень ее подруги.

Он знала: эти несколько минут – все, что у нее есть.

Она чувствовала.

И ничего не могла с собой поделать.

Счастье.

Безразмерное, концентрированное, сверхплотное. Как материя за мгновение до Большого взрыва.

Все звезды, спрессованные в одной точке.

Тая испытала непреодолимое желание выразить накрывшее ее чувство. Более древнее, чем Захар или она сама. Более важное, чем они оба.

– Представь, прямо сейчас, в эту секунду, мюонное нейтрино пролетает сквозь нас. Сквозь твое сердце сначала и потом сквозь мое.

– Че-че?

– Ну… мюонное нейтрино. Частица такая. Забудь, ладно.

Расквашенную вдребезги, рассыпанную по асфальту романтику не собрать, да и незачем. Из-под горки с низким шмелиным гудением выбрела одинокая поздняя машина.

– Я могу тебе подарить. – Захар протянул Тае звездную карту. – Посмотришь потом сама свое созвездие.

– Ну спасибо.

Тая увяла плечами и головой. Ей вдруг резко захотелось спать. Время как-никак шло к рассвету.

Говорить ли Люсе обо всем этом?

Это же ее парень.

Но ведь ничего такого не было. Просто поболтали.

Они с Захаром продолжали стоять очень близко; точнее, предельно близко для людей, не собирающихся прикасаться друг к другу.

И вдруг он сделал нечто странное.

– У… тебя… тут… – произнес Захар бессвязные слова, руки его вспорхнули – эта внезапность ввергла Таю в ступор. Едва ощутимо он коснулся пальцами ее висков – всего на миг! – бог знает что он мог означать, такой жест – слишком быстрый и слишком робкий, чтобы поддаваться истолкованию.

«Может, соринка в волосах? Если он ее заметил, то, значит, смотрел. Смотрел. На тебя!»

«Не смей. Не смей думать об этом. Не смей надеяться. Это хуже всего. Иллюзорная надежда крадет у человека самое ценное – время».

«Он никогда раньше не пытался к тебе прикоснуться, а теперь…»

«Не смей. Моргни и забудь. Показалось».

– Спокойной ночи, – Тая решительно повернулась и направилась в сторону садоводства.

Люсе она решила ничего не говорить.

Ноябрь

– Ты хочешь вылечиться?

– Вылечиться – да. Толстеть – нет, – повторила в который уже раз Тая.

– А если одно невозможно без другого, – не унималась доктор О. – Твоя цель – победить страх. Твой страх перед нормальной жизнью. Именно он делает тебя больной. А не еда. Еда не может быть врагом. Она – жизнь. Обещай мне подумать об этом.

Тая кивнула.

– И еще вот над чем. В книге Лобсанга Рампы «Третий глаз» описан случай: герой, поступивший учеником в монастырь, получив на десерт маринованные орехи, которые любил с детства, выпросил у товарища дополнительную порцию в обмен на предмет одежды и был за это строго наказан. В чем состоял его проступок с точки зрения наставника-монаха? Во время завтрашней беседы мне хотелось бы услышать твою версию.

Доктор О. Олицетворение полноты, округлости, мягкости.

Женщина, которая хочет, чтобы Тая растолстела.

Чтобы Тая лишилась своего оригами-тела.

Тая против доктора О.

Их разговор – всегда поединок.

Противостояние острого и круглого… Твердого и мягкого.

«…Как облака и камни играют в го».[8]

Решить загадку доктора О. для Таи – дело чести.

Сквозь проем в стене, где могла бы быть дверь, но ее нет, слышно, как живет Корнева.

Настроение у нее хорошее.

– Бэм! Бэм! Бэ-э-э-э-э-э-э-эм!

Катя не ищет бабушку – она спит после укола. Нянька сегодня злая, достал ее Катин режим non-stop search, умертвили Катю на два часа тишины.

Тая лежит на кровати. За ней наблюдает белый мутный глаз плафона. Наташка читает в смартфоне что-то про беременность и роды. Она всегда читает только про это. Готовится.

Иногда она отрывается от чтения, кладет ладонь на живот, смотрит куда-то за стену, за территорию больницы, за линию горизонта. Лицо у нее мечтательное, светлое.

Внутри нее – ребенок.

Она уже видит его своим вневременным материнским оком.

Вот он бежит нагишом по пляжу.

Пяточки-яблочки, прыгающие кудряшки, крылышки-лопатки.

Наташка уже любит его.

Тая не должна пасовать перед загадкой.

Тебя стали бы ругать, вздумай ты поменяться с подругой?

(Мамин голос, с ужасом) «Что ты сделала с новым платьем? Это же не отстирывается!!!», «Опять забыла кеды в школе?», «Все на тебе горит, не напасешься…» – со вздохом.

Паниковать твою маму учили девяностые.

Помнишь историю, которую она к месту и не к месту рассказывает? Как ей дали в институте талоны, она пришла в магазин, но ничего не смогла купить, потому что талоны оказались на товары, которых в магазине не было. Мама говорит, тогда жили будто на реке в ледоход: каждый спасался на своей льдине, отколовшейся от страны, от стабильности, от будущего, только кому-то льдина досталась площадью с футбольное поле, а кому-то – с башмак.

Что было бы тебе, вздумай ты выменять у подруги «Сникерс» за кофту?

Лучше об этом не думать – правда?

Но вопросы от доктора О. – всегда с подковыркой.

Ответ не может лежать на поверхности.

Дело тут явно не в том, что одежда дороже порции орехов.

Тая взяла блокнот и принялась рисовать. Так ей легче думалось. Переживалось.

Линии-мысли. Линии-чувства. Линии вместо слов.

На белом листе начало проступать – будто всплывать из молока – лицо мальчика с раскосыми тибетскими глазами.

– А ты уверена, что этому парню, Захару, было на тебя плевать? – Светка сидела на кровати и расчесывала волосы. У нее был деревянный толстозубый гребень с надписью: From Siberia with love. Светка расчесывалась постоянно, если не ела и не спала.

Больше тут нечем было занять руки.

Практически все, чем можно развлечься в четырех стенах: вязание, вышивка, плетение из ниток или резинок, – подпадало под запрет. Опасные предметы же.