class="p1">– Нет, это ты трактуешь мои слова таким образом, что они ранят тебя. Я этого не хочу. Ты мне веришь?

Тая промолчала.

– Отец моего отчима прожил сто три года, – продолжила доктор О., не дождавшись ответа. – Знаешь, что он ел?

– Вот не надо только потчевать меня рецептами здорового питания.

– Погоди. Ты удивишься. Так вот. Ел он каждый день одну и ту же яичную лапшу. Он готовил ее особым образом, просто заливал кипятком и ждал, иногда добавлял туда сушеного перца или тертой морковки. Снова и снова. Изо дня в день. Очень редко, обычно если только угощали, он ел что-то другое.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Просто так. Ты же рассказываешь своим друзьям истории.

– Вы не мой друг.

– А я считаю тебя своим другом.

Тая хмыкнула.

– Занятное наблюдение, – невозмутимо продолжала доктор О. – Отец моего отчима очень редко говорил «поесть», «покушать», обычно он употреблял глагол «принять». И вообще о еде говорил почти всегда в шутливом тоне. «Пойду я, приму макарошек». Для него еда представлялась неким ритуалом, обязательным, регулярным и потому даже занудным. Полагаю, такому отношению он и был обязан своим отменным здоровьем в пожилом возрасте. Что ты думаешь, плохо он жил, скучно?

Тая пожала плечами.

– Тибетские монахи едят тцампу и почти ничего кроме. Чтобы жить долго и радостно, нужно перестать стремиться получать от еды как можно более сильное удовольствие. За это и был наказан ученик при монастыре. За волю к наслаждению.

– Вы лечите меня загадками? Вы знаете, что мне делать?

Глаза Таи блеснули.

Ольге показалось, что лед тронулся впервые. И сейчас, именно сейчас, несчастная девочка приоткрыла щелку в своей броне. И у нее, у Ольги, есть всего несколько мгновений, чтобы протиснуть в щелку нечто, что потом прорастет в этой русой головке. Никак нельзя ошибиться. Сказать надо главное. Как можно короче. Как можно проще.

– Тебе нужно учиться есть заново. Вспоминать то, что ты знаешь, но забыла. Снова стать младенцем у материнской груди.

– Но никто же не помнит… Это невозможно.

– Смотрела «Матрицу»? Рамки ставишь ты. Таково следующее упражнение. До завтра, Таисия.

Сентябрь

По приезде в город Люся мгновенно обросла новыми делами – встречами-подругами, магазинами-пакетами, книжками-тетрадками. Приятные хлопоты: выбирать новые блузочки, от белизны которых рябит в глазах, туфельки с глянцевыми носами, в которых отражается небо, рюшечки-колготочки, брошечки-заколочки, разные девичьи мелочи, от которых на душе становится плюшево.

Просочившийся в сентябрь хвостик уходящего лета. Карамельные закаты, когда еще ярко так и тепло. Жемчужные нити фонарей.

– Юбка до колена делает ноги короче. Бери до середины бедра.

– Мама не разрешит.

Два далеких района большого города для детей – все равно что для взрослых разные города.

Можно ездить в гости раз в неделю, можно чаще, но уже с натугой; ведь родители отпускают надолго весьма неохотно, да еще с кучей условий: подмети им, посуду помой, в комнате приберись, и уроки тоже надо делать, и деньги надо… на метро, на маршрутку.

С началом занятий город включил осень, ту самую, что не бывает без разлук. Отношения Захара и Люси, подобно листве под окнами, стали редеть, постепенно, неумолимо: сперва начали осыпаться совместные прогулки – видишь, дождь, куда гулять, давай в другой раз, в ТК посидеть, да не, что там делать? Вслед за прогулками облетели долгие телефонные разговоры – ой, прости, моей сестре что-то от меня нужно, пока, я перезвоню, задали много, давай до завтра. Оставались сообщения в мессенджерах. Но и они падали все реже – будто капли на стекло, с таким мягким плюхающим звуком – проявлялись в углу экрана. Порой, увлекшись чем-то другим, их просто смахивали – прочту потом, некогда, – как рекламный мусор, мешающий просмотру контента.

Район за окнами потускнел, будто цветную пленку сменили черно-белой.

Рассеялись яркие пышные – алые, рыжие, желтые – облака парков и скверов. Растворились в грязно-розовом небе над серым городом – растаяли, как сахарная вата в руках.

– Как дела у Захара?

Тая старалась не спрашивать Люсю слишком часто.

Не выдавать же себя.

Она городила сплошные и надежные разговоры на другие темы. Чтобы забаррикадировать свою тайну.

«Сколько мыслей о нем к тебе приходит за день?» (тоном экзаменатора)

«Одна».

«Всего одна? Я смотрю, ты делаешь успехи…»

«Зато она длится с утра до вечера».

(гифка «рука-лицо»)

– У Захара? Не знаю.

– Как не знаешь? Он же твой парень?

– Ну да. Только мы не созванивались сегодня.

– Разве вы не каждый день созваниваетесь?

– Когда как. На прошлой неделе вроде говорили. Или нет. Я забыла.

Забыла?!

Ты бы что угодно, наверное, отдала, чтобы про него просто забыть.

Прервать эту неистребимую, на всех частотах фонящую мысль, что везде и во всем, как космические лучи, вчера, сегодня, завтра.

– Как же ты забыла? Это… Это странно. У вас же любовь!

– Ну, видимо, не особо.

Люся угощала Таю подобным салатом из слов-паразитов всякий раз, когда та спрашивала о Захаре. Дело было не в желании что-то от подруги утаить; Люся сама не понимала, как так вышло.

Романтическая история растворялась постепенно, день ото дня; и Захар, и Люся честно пытались это остановить, но теперь каждый из них существовал в своей среде, где другому не находилось места, а то, что связывало их, не оказалось достаточно прочным, чтобы объединить эти среды, слить их в единую – общую.

В конце концов обоим пришлось признать: если любовь не выдерживает разлуки в одну ветку метрополитена, то «ну, видимо, не особо» и любовь.

А как же Тая?

Неужели она ошибалась, рисуя в воображении ангелов, сверкающими нитями сшивающих невесомые края душ Захара и Люси?

Дачный роман от скуки? Ласковый летний сквозняк в молодой голове?

– Пойдем сегодня вечером сидеть на пруды, – предлагает одноклассница.

На улице солнечно, сухо, на прудах полно народа, конечно, и парней на скейтбордах, роликах, велосипедах для прыжков – полно.

– Пойдем, чего дома сидеть? Познакомимся с кем-нибудь.

Люся вздыхает.

– Ой, я туплю. Ты же несвободна. Извини. Тогда Машку позову. Не одной же переться.

Несвободна.

Люся сидит у окна, за которым звенит, покачиваясь, последний золотой вагон уходящей веселой осени.

Она несвободна.

Вечный праздник юности – катись мимо! Гулянки-посиделки уже не для нее.

Она скована обетом верности, данным на словах, но все равно незыблемым, непоколебимым. Ведь как иначе! Если уж назвалась чьей-то девушкой, то теперь нельзя гулять по вечерам на прудах и кокетничать, как свободной.

Можно позвонить своему парню по телефону: на полчаса соединить параллельные миры хрупкой нитью радиоволны.

В воскресенье, когда Захара отпустят родители, можно погулять на прудах с ним.

А если