Подсвечивая дорогу узкими полосками света из фар, на три четверти заклеенных для маскировки и без того подслеповатых, «хорьх» остановился перед шлагбаумом. Здесь светомаскировка соблюдалась куда хуже. Неудивительно, в общем-то: часть тыловая, а в них разгильдяйство всегда процветает. Даже в самой дисциплинированной армии мира. К слову, ничего смертельного в этом не было – до линии фронта далеко, а русских ночных бомбардировщиков после разгрома летом сорок первого осталось совсем мало. Правда, если верить слухам, у самой линии фронта сейчас ночами свирепствуют «этажерки», способные практически бесшумно подобраться и положить бомбу едва ли не в печную трубу. Но, во-первых, их бомбовая нагрузка ничтожна, и эффект получается, скорее, беспокоящий, а во-вторых, сюда они точно не дотянутся.

В свете этого, неудивительно, что фонарь рядом с будкой часового светил, причем достаточно ярко. В желтом электрическом свете было неплохо видно лицо сидящего рядом с водителем молодого гауптмана, брезгливо рассматривающего корявый, сделанный из жерди и кое-как окрашенный шлагбаум. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего и вызвало у часовых приступ острой неприязни. Этот паркетный хлыщ – а капитанский чин для столь юного возраста можно получить, лишь подлизывая задницы в штабах – наверняка может нажаловаться куда надо. И наверняка он сможет найти, к чему придраться. Хотя бы к тому же шлагбауму, позорящему доблестную германскую армию. Докопаться можно и до столба – истина, справедливая для любой армии любой эпохи. А этот придурок, судя по взгляду, хорошо умеет выносить мозги. В общем, неприятности приехали.

Но пока что гауптман молчал. Выждал несколько секунд, вылез из машины и, все так же не произнеся ни слова, затянутой в перчатку рукой сделал часовому жест, который трактовать можно однозначно – подойти. Что-то в этом офицере было странное, но дисциплина взяла свое. И лишь на последнем шаге солдат понял – одет гауптман не по погоде. Сравнительно легкая кожаная куртка хороша в осенние дожди, но не русской зимой. Только вот прежде, чем осознание странной морозостойкости офицера вылилось в какие-то выводы, летчик сделал короткое, неуловимо быстрое движение рукой, и что-то острое ударило часового в незащищенную шею. Он еще успел открыть рот, но вместо вопля раздался тихий, почти беззвучный хрип…

Сергей без интереса поглядел, как оседает на снег тело и как чуть в стороне напарник часового разделяет участь товарища. Воистину прав был уже полузабытый книжный персонаж, сказавший, что милосердие определяется остротой лезвия. Напарник, похоже, и вовсе не успел ничего почувствовать. Положивший часового Селиверстов показал командиру большой палец – все, мол, порядок. Хромов кивнул, аккуратно, чтобы не испачкаться, извлек из шеи «своего» убитого трофейный кортик. Поморщился – на перчатку таки попали мелкие брызги, и клинок весь темный от крови. Вытер их о многострадальный снег, оттащил в сторону тело и поднял шлагбаум. Все, путь к аэродрому был свободен.

Нет, тут еще ходили часовые, имелась пара вышек с пулеметами, но это были уже мелочи. Патрули умерли почти мгновенно, даже не поняв, что их убивает. Пулеметчики угрозу проспали самым позорным образом, и буквально через пару минут их места уже осваивались совсем другими людьми. А затем пришла очередь казарм.

В окна полетели бутылки с бензином, и дома, слепленные «из дерьма и палок», разом полыхнули чуть ли не до крыш. А потом раздался многоголосый вопль, и из окон во все стороны начали выпрыгивать немцы…

Это было в Краснодоне, двадцать пятого числа, немцы прыгали в кальсонах со второго этажа. Такую песенку напевал, бывало, один из приятелей Сергея по той, прошлой, жизни. Фанат СССР, правда, теоретически – на самом деле, возвращения тех времен он не хотел и боялся, зато прочитал кучу книг, в том числе и «Молодую гвардию» Фадеева, которую аполитичный Хромов попросту не осилил. И эти же слова пришли ему в голову сейчас, когда он, спокойно и неторопливо, всаживал пулю за пулей в ошалевших немцев. Те и впрямь выпрыгивали кто в нижнем белье, кто полуодетые. Одежда на многих горела. Оружие… У некоторых оно было, конечно, вот только пустить его в ход никто толком не успевал. Снизу били автоматы, с вышек работали пулеметчики, война на уничтожение шла полным ходом. А из здания, где квартировали летчики, тем временем тащили постояльцев. Именно тащили – тем, кто сопротивлялся, простреливали ноги, остальным давали профилактический удар под дых и уже в согнутом виде, скрутив руки за спиной, выволакивали на свежий воздух. Там руководил Игнатьев – по мнению Мартынова, у него такое получалось лучше. Сергей, правда, думал чуточку иначе, однако принцип единоначалия никто не отменял. Единственно, Хромов передал в помощь товарищу Ильвеса и половину разведгруппы – лишними они в любом случае не будут, да и подстрахуют, если что.

Все завершилось очень быстро. Через полчаса в свете огня от догорающих казарм на снегу сидела небольшая группа ошарашенных изменением статуса, испуганных людей – все, что осталось от недавно гордых «сверхчеловеков», решивших завоевать Россию. Они пришли сюда в точном соответствии с заветами предков, чтобы грабить и убивать. И так же, как предки, обнаружили вдруг, что перед ними не плюшевый мишка, а свирепый хищник. Много завоевателей навсегда осталось в русской земле. И эти были прямыми кандидатами на такую же судьбу.

Они чувствовали это, а потому смотрели по-разному и в то же время одинаково. Кто-то злобно, кто-то удивленно, кто-то пребывал в шоке. Но, так или иначе, у всех в глубине зрачков светился страх. Группа испуганных людей. Только и исключительно летчики, остальных просто не брали в плен за ненадобностью. Возле развалин бродили тут и там бойцы, и время от времени доносились сухие щелчки одиночных выстрелов. Пленных сверх необходимого минимума брать никто не собирался. Даже денщики этих самых летчиков, хотя они не сопротивлялись, отправились в свой немецкий рай. Те, кто пришел мстить, плевать хотели на их жизни, уже давно расставшись с иллюзиями о равенстве и братстве.

Хромов подошел к пленным, несколько секунд пристально рассматривал их, покачиваясь с каблука на носок и обратно. Сейчас адреналин схлынул, и его порядком знобило. Все же кожаная куртка, его трофей еще с лета, удобна, однако для зимы холодновата. Впрочем, оно и к лучшему – немцы явно приняли озноб за бешенство и испугались еще больше. Привыкшие воевать в небесах, безнаказанно расстреливая ползающих по земле, сейчас летуны примеряли на себя их судьбу. Похоже, им это совсем не нравилось.

– Плахов!

– Здесь я, – главный переводчик появился из темноты, как призрак. За время скитаний по немецким тылам недавний студент оброс мускулами, изрядно пополнил свою лингвистическую копилку немецкими ругательствами и приобрел хорошую привычку всегда носить при себе автомат. Он и сейчас, к слову, висел на плече, поблескивая в свете пожара слегка потертым воронением.

– Кто б сомневался. Толмачить готов?

– Всегда готов.

– Молодец, пионер… Секунду, – Хромов повернулся к подоспевшему Ильвесу: – Доклад по гарнизону.

– Четверо раненых. Один тяжело, но жить будет.

Это радовало – потерь, можно считать, и нет. Стало быть, научились воевать наконец. Тяжелораненый – это уже хуже, ну да ничего, авось справимся. Медики – они тоже свой усиленный паек не за красивые глаза потребляют. Сейчас немного подлатают, а дальше все зависит от того, как пойдет разговор. Хромов кивнул своим мыслям и вновь повернулся к Плахову: