конца жизни, если она уже будет не в состоянии принимать их самостоятельно) с помощью военного юриста. Ее муж был в Техасе на курсе углубленной военной подготовки, и она сообщила ему о ситуации по телефону. Собственно, она говорила с ним по телефону почти всю прошлую ночь, ища поддержки в часы ужаса и страха. В какой-то момент она сказала ему: «Если я заболею, пожалуйста, пожалуйста, давайте мне как можно больше морфия. Я видела эту болезнь, – она видела, как Эбола убивает мартышек в лаборатории, но не людей, – и я знаю, что это очень больно». В ближайшие выходные он сумел прилететь к ней из Техаса, и они провели день святого Валентина в палате, держась за руки через латексные перчатки. Нет, через маску они не целовались.

Инкубационный период эболавирусной болезни, как я уже упоминал, длится не менее двух дней, но может занимать и более трех недель. Отдельные истории болезни, конечно, бывают разными, но на тот момент верхним пределом считался срок в двадцать один день. Эксперты считали, что если контактный по Эболе пациент за это время не заболел, значит, он уже не заболеет вообще. Соответственно, Келли Уорфилд засадили в «Тюрягу» на двадцать один день.

– В этой «Тюряге» действительно было, как в тюрьме, – сказала она. А потом поправилась: – Как в тюрьме, а еще при этом ждешь смерти.

Еще одним отличием от тюрьмы были анализы крови. Каждое утро ее подруга Диана Негли, сертифицированный флеботомист, которая достаточно знала об Эболе, чтобы осознавать риск, которому подвергается, прокалывала Уорфилд вену и брала немного крови. В обмен она приносила пончик и стаканчик латте. Утренние визиты Негли были самой приятной частью дня. В первую неделю Негли ежедневно брала по пятьдесят миллилитров крови, довольно большой объем (больше трех столовых ложек), что позволяло проводить сразу несколько анализов плюс замораживать немного для хранения. Один из анализов, где использовалась методика ПЦР (полимеразной цепной реакции), знакомая любому микробиологу, искал в ее крови частицы РНК Эболы (генетической молекулы вируса, эквивалента нашей ДНК). Этот тест, который может поднять громкую тревогу, но иногда ненадежен, давая ложноположительные результаты, проводили на каждом образце дважды. Другой тест проверял уровень интерферона, присутствие которого может говорить о вирусной инфекции. Третьим анализом проверяли изменения свертываемости крови, чтобы как можно раньше заметить развитие синдрома диссеминированного внутрисосудистого свертывания, катастрофического явления, когда кровь течет, хотя уже не должна. Уорфилд просила медиков брать у нее столько крови, сколько нужно. Она вспоминала, как говорила им: «Если я умру, я хочу, чтобы вы узнали обо мне все, что сможете, – точнее, не о ней самой, а об эболавирусной болезни. – Храните все образцы. Анализируйте все, что получится. Пожалуйста, пожалуйста, заберите что-нибудь из моего тела, если я умру. Я хочу, чтобы вы знали больше». То же самое она сказала и семье: если случится самое худшее, позвольте им провести вскрытие. Пусть они соберут всю возможную информацию.

Уорфилд знала: если она умрет, то ее тело не вынесут из «Тюряги» через дверь номер 537. После вскрытия ее отправят в автоклав, стерилизующую печь, после которой ее родным уже не на что будет смотреть в открытом гробу.

Все анализы в первую неделю были нормальными и обнадеживающими – за единственным исключением. Второй ПЦР-тест одного из образцов крови в какой-то день оказался положительным. У нее в крови вирус Эбола.

Но тест ошибся. Предварительный результат перепугал Уорфилд, но эту ошибку вскоре исправили другими анализами. Упс, извините, ничего не было. Не обращайте внимания.

Потом переполох начался, когда начальники USAMRIID вспомнили, что Уорфилд страдает от ревматоидного артрита, лекарства от которого подавляют иммунную систему.

– Начались жаркие споры, – рассказала она мне. Некоторые большие шишки из института были удивлены и разгневаны, хотя о ее заболевании было хорошо известно, и оно было записано в ее медицинской карте. – Они устраивали телеконференции с разными экспертами. Всем очень хотелось знать, почему человек с ослабленным иммунитетом вообще работает в лаборатории уровня BSL-4.

На самом деле никаких доказательств того, что ее иммунная система работает как-то не так, не было. Командир USAMRIID ни разу не навестил ее в «Тюряге» – даже через стекло, – но отправил электронное письмо, в котором сообщил, что отменяет ее допуск в лаборатории BSL-4 и конфискует ключ-карту. Это был «плевок в лицо», который лишь усугубил ее страдания и тревогу, вспоминала Уорфилд.

Через две с лишним недели вампирских кровопусканий и обнадеживающих анализов Уорфилд постепенно уверилась в мысли, что все-таки не умрет от Эболы. Она была слабой и усталой, вены ее тоже устали, так что она попросила свести ежедневные анализы к необходимому минимуму. Как-то вечером, раздеваясь, она немало перепугалась, увидев красные пятна на руке; неужели у нее скоро начнется характерная для Эболы сыпь? Она видела похожие пятна на обезьянах, зараженных в лаборатории. Уорфилд не спала всю ночь, только и думая о пятнах, но они вскоре исчезли. На случай проблем со сном ей выдавали «Амбиен». Если она хотела позаниматься физкультурой, в ее распоряжении был велотренажер. У нее был телевизор, компьютер с доступом в интернет и телефон. Шли недели, и ужас ее ситуации постепенно уступал место хорошим новостям и скуке.

Она не сошла с ума благодаря помощи матери и нескольких близких друзей (которые часто навещали ее), мужа (который не мог ее навещать), отца (он не навещал ее, чтобы у ее сына остался хоть один близкий родственник на случай, если все остальные заразятся, попадут на карантин и умрут), а также постоянному нервному смеху. Ее сыну Кристиану тогда было всего три года, и из-за возрастных ограничений в USAMRIID его не пускали. Так или иначе, Уорфилд решила, что он еще слишком маленький, чтобы в точности знать, что случилось; они с мужем просто объяснили Кристиану, что мамы не будет три недели, потому что она занимается «особой работой». Ей установили видеосвязь, как в настоящей тюрьме, чтобы она могла видеться и общаться с близкими на воле. Привет, это я, Келли, в прямом эфире из Эболавиля, как прошел ваш день? Диана Негли не только каждое утро носила ей пончики и кофе: каждую пятницу вечером она, прилагая героические усилия, тайком протаскивала ей бутылочку пива. Поначалу еда была проблемой, потому что своего кафетерия в USAMRIID не было, но потом военные поняли, что у них есть достаточно свободных средств, чтобы организовать в «Тюрягу» доставку еды. После этого Уорфилд каждый вечер могла заказывать блюда из лучших ресторанов Фредерика: китайских, мексиканских, пиццерий… И она делилась этой едой с навещавшими ее