друзьями – с той же Негли, которая садилась прямо под камерой, где ее не было видно, открывала окошко защитного костюма и ела. Вся эта богатая углеводами утешительная еда вдохновила Уорфилд и ее друзей, и они придумали игру под названием «Из-за Эболы ты…», заканчивая эту фразу. Из-за Эболы ты толстеешь. Из-за Эболы ты глупеешь. Из-за Эболы у тебя начинается диабет, потому что ты переедаешь шоколадного мороженого. Из-за Эболы ты начинаешь ценить даже самые маленькие радости и улыбаться им.

Утром 3 марта 2004 года дверь номер 537 открылась, и Келли Уорфилд вышла из «Тюряги». Ее мама и Кристиан (которому выдали особое разрешение) сидели в зале ожидания вниз по коридору. Она отвезла сына домой, а днем вернулась в USAMRIID, где друзья и коллеги устроили ей вечеринку по случаю освобождения – с едой, поздравлениями и воздушными шариками. Через несколько месяцев, после периода лишения доступа, целой батареи анализов и тестов иммунной системы, довольно унизительного режима переподготовки и наблюдения и недолгой, но упорной борьбы, она снова вернулась в лаборатории уровня BSL-4, чтобы снова щекотать хвост дракону, который вполне мог убить ее.

– Вы вообще думали о том, чтобы не возвращаться к работе с Эболой? – спросил я.

– Нет, – ответила она.

– Почему вы так любите эту работу?

– Не знаю, – сказала она и начала размышлять вслух. – Нет, серьезно, почему Эбола? Она убивает, может быть, пару сотен человек в год.

Она имела в виду, что Эбола – не из тех болезней, что имеют большое глобальное значение, и, если не принимать во внимание зловещие сценарии, описываемые некоторыми людьми, вряд ли когда-либо таковой станет. Но вот с научной точки зрения Эбола весьма привлекательна. Уорфилд, например, очень интересовал тот факт, что такой простой организм может быть настолько смертоносным. Его геном крохотный, производит лишь десять белков, отвечающих за всю структуру, функционирование и самовоспроизводство. (Вирус герпеса, например, раз в десять сложнее генетически.) Но, несмотря на маленький геном, вирус Эбола невероятно свиреп. Он может убить человека за семь дней.

– Как может что-то такое маленькое и простое быть настолько чертовски опасным?

Уорфилд задала вопрос, и я ждал, пока она сама на него ответит.

– Вот что действительно для меня интересно.

Ее подросший сын Кристиан, милый первоклассник, как раз вернулся домой из школы. Келли Уорфилд уделила мне почти весь свой день, и времени оставалось всего на один вопрос. Хотя она молекулярный биолог, а не эколог, я все же упомянул две неразгаданные загадки жизни Эболы в дикой природе: естественный резервуар вируса и механизм преодоления межвидового барьера.

Да, это очень интригует, согласилась она.

– Он появляется, убивает столько-то людей, но прежде чем ты успеваешь туда приехать и хоть в чем-то разобраться, он исчезает.

– Снова исчезает в лесах Конго, – сказал я.

– Исчезает, – сказала она. – Да. Откуда он пришел и куда ушел?

Но эти вопросы – вне области ее компетенции.

19

Представьте себе лабораторию уровня BSL-4 – не обязательно AA-5 в USAMRIID, можно и любую другую из тех немногих в мире, что изучают этот вирус. Подумайте о близости, об упорядоченности работы, об уверенности. Вирус Эбола живет в этих мышах – размножается, заполоняет их кровеносные системы. Вирус Эбола заморожен в этой пробирке. Вирус Эбола в чашке Петри, формирует бляшки среди человеческих клеток. Вирус Эбола в этом шприце – опасайтесь его иглы. А теперь представьте себе лес на северо-востоке Габона, чуть к западу от верховий реки Ивиндо. Вирус Эбола везде – и нигде. Вирус Эбола где-то здесь, но не учтен ни одной статистикой. Вирус Эбола, скорее всего, совсем рядом, но никто не может сказать, в каком насекомом или млекопитающем, или птице, или растении он скрывается. Вирус Эбола не находится в вашей среде обитания. Это вы сейчас в его среде обитания.

Именно так чувствовали себя Майк Фэй и я, когда шли через лес Минкебе в июле 2000 года. Через шесть дней после моего прилета на вертолете мы ушли далеко от инзельбергов и плелись на юго-запад, руководствуясь компасом Фэя, среди огромных деревьев, колючих лиан, переплетшихся огромными узлами, маленьких ручейков и прудов, небольших холмиков, разделяющих водосборы ручьев, болот, окруженных грязью и заросших колючими кустарниками, падающих фруктов, больших, как шары для игры в бочче[54]; дорогу нам периодически перебегали кочевые муравьи, над головами сновали группы мартышек, мы видели множество лесных слонов и леопардов и практически никаких следов пребывания человека, а звуковое сопровождение обеспечивал примерно триллион квакающих лягушек. Животное-резервуар Эболы, скорее всего, тоже было где-то здесь, но мы бы его не узнали, даже если бы посмотрели ему прямо в глаза. Мы лишь могли принимать все возможные меры предосторожности.

На одиннадцатый день перехода один из помощников Фэя увидел на земле молодую чубатую мартышку, еще живую, но уже почти при смерти; из ее ноздрей шла кровь. Возможно, она просто соскользнула с высокого дерева, упала и разбилась насмерть. Или… она чем-то больна, может быть, даже Эболой, и спустилась вниз умирать. Исполняя указания Фэя, помощник к ней даже не притронулся. Трудолюбивые банту и пигмеи, помогавшие Фэю в походе, очень хотели поесть какой-нибудь дичи, но он запретил охоту в заповеднике, – а во время перехода через

Минкебе его указания повару были еще более строгими: ни в коем случае не корми нас ничем, что найдешь на земле мертвым. Той ночью мы съели по очередной порции коричневой похлебки, как всегда, приготовленной из мороженого мяса и консервированных соусов и поданной с растворимой картошкой-пюре. Я отчаянно надеялся, что умирающей мартышки в этой похлебке не было.

Через день, сидя у костра после ужина, Фэй помог мне все-таки вытащить показания из Софиано Этука, более робкого из двоих выживших в Майибу-2. Я уже слышал всю историю – в том числе и о смерти близких Софиано – от говорливого Тони M’Бота, но сам Софиано, здоровенный, застенчивый малый, не сказал еще ни слова. А вот сегодня он наконец-то заговорил. Фразы были рублеными из-за сильного заикания; периодически он вообще замолкал, и казалось, что он дальше и не продолжит, но когда Софиано все же говорил, то говорил быстро.

Он направлялся в лагерь золотоискателей, дальше вверх по реке. И задержался в Майибу-2, чтобы побыть с семьей. Той ночью одна из его племянниц почувствовала себя плохо. Все подумали, что это малярия. Ничего особенного. На следующее утро ей стало хуже. Потом заболели и другие. У них начались рвота и понос. А потом они умерли.

– В моей семье