…Элизабет лихорадочно ощупывает карманы куртки. Не показалось: кварцевой бусины нет. Это был подарок Джекки, и она всегда носит эту бусину с собой. Она чувствует, как в груди становится еще более пусто и тяжело, чем раньше. Дома Элизабет раздевается, аккуратно складывает на стуле одежду и ложится на кровать. Она не спит, в комнате постепенно темнеет, но Элизабет не включает свет. Через несколько дней она замечает, что, закрывая глаза, не видит Джекки, как раньше. Там, куда устремлен ее взгляд, есть чернота, но Джекки там нет. Элизабет по-прежнему больно, но боль другая. Тень боли, а не сама боль. Болит сильно.

* * *

…Давид Нагари просыпается от звонка в дверь. Часы показывают половину пятого утра. Еще не начало светать. Продолжают звонить. Давид Нагари встает, скрючив ступни – пол холодный, идет к двери и спрашивает, кто там. «Дяденька, дайте попить!» – голос детский, но то ли осипший, то ли прокуренный. «И в «скорую» надо позвонить, и пожарникам», – добавляет другой голос – тоже еще мальчишеский, но с оттенком будущего баса. «Ну, я вам покажу!» – кричит Давид Нагари. Он распахивает дверь, но детей за ней нет. Есть вспышка, ослепительный вихрь. Нестерпимо яркий свет заполняет комнату, за ним идет черный дым с красными искрами. В дыму мелькают скафандры, локаторы, шлемы, кольчуги, скалятся чешуйчатые морды.

Давид Нагари приходит в себя на берегу моря. Смеркается, солнце опускается за горизонт. Небо становится багряно-розовым, Давида Нагари тошнит. Он поднимается на безлюдную набережную. Вдалеке он видит освещенный оранжевый киоск «Гослото». Давид Нагари ковыляет к нему. В его кармане оказываются несколько купюр. Он покупает лотерейный билет, садится на лавку рядом с киоском и пытается задремать. Ему зябко. От его рубашки пахнет костром. На следующий день выясняется, что Давид Нагари выиграл в лотерею целое состояние. Он покупает себе новую одежду, рубиновые запонки и отправляется в кругосветное путешествие на семимачтовом паруснике. Давид Нагари больше никогда не возвращается в свой город. Он и не вспоминает о нем, разве что о соседях, супружеской чете, разбившейся на самолете, но и их лица постепенно теряют объем и цвет, становятся как кадры фильма, если его показывать в кинотеатре при включенном свете.

* * *

Базиль и Дина набирают скорость. Вспышки светоотражателей дробятся на короткие острые лучи, проникают в кабину, заполняют ее. Лицо Базиля – сетка из пульсирующих лучей и темноты внутри. Дина знает, что и ее лицо стало таким. Базиль отпускает педаль акселератора – она больше не нужна. Перед ними нет горизонта, в каждой точке жизнь и смерть, они летят сквозь пространство миллионами мерцающих стрел, они и есть пространство.

Взрывное устройство сработало преждевременно, в акваланге хватило воздуха, авиакатастрофа оказалась новогодним розыгрышем пилотов, в смертельном ДТП никто не пострадал, балкон обрушился ровно на следующий день после того, как на нем стоял Казимир Х., облокачивался на серые перила, опускал голову, разглядывал колышущиеся кроны деревьев и коробочки припаркованных под ними машин. В эти секунды его собственный взгляд был тяжелым и обременительным, как некстати захваченное с собой в теплый день шерстяное пальто. Казимир резко выпрямлялся, взгляд отрывался от земли, скользил по лестничным окнам дальних высоток, рассеивался над крышами, смешивался с воздухом, соединялся с горизонтом.

* * *

Пойдем от обратного. Казимир Х. направляется к железнодорожной станции. Он пересекает пустырь с замерзшим прудом, за пустырем приземистый гараж, из которого при свете дня иногда выскакивают разноцветные машинки с гонщиками в каплевидных шлемах, с муравьиными очками во всё лицо. Машинки носятся по пустырю, стрекочут моторы, сверкают крылья, взвиваются снежные вихри. Приближаясь к пустырю, Казимир Х. каждый раз надеется, что они там. Но сейчас темно, и пустырь пуст. Со станции доносится голос оператора: третий состав на четвертый путь, на четвертый, третий состав. Над станцией стоит красноватое зарево. Прожектора подбивают уплотнившийся воздух, как примявшуюся подушку. Дорога покрыта льдом, Казимир Х. идет, внимательно глядя под ноги. Зарево приближается и вот-вот обернется деталями – трубами, вагонами, козырьками семафоров, углами зданий. Он не замечает, что музыка в наушниках перестала играть и вместо нее там полная тишина. Казимир Х. поднимается на рельсы, не слыша, как по ним движется поезд, и не успев его увидеть. Силуэт Казимира Х. сталкивается с темной полосой локомотива – если бы они были лучами, то прошли бы сквозь друг друга.

Час спустя Виктор Д. не толкает Казимира Х. в сугроб, сорвав у него с плеча сумку. Возвращавшаяся из кинотеатра медсестра Люси не сбивает Виктора Д. с ног подсечкой, разученной в YouTube. Заметку об этом происшествии не печатают в газете, которую ежедневно покупает Ядвига З. и читает в вагоне метро. Ядвига З. не всматривается в фотографию Виктора Д., пытаясь вспомнить, где она могла его видеть или – кого он ей напоминает. Металлическая дверь выглядит запертой, но Ядвига З. пробует ее открыть, и та поддается. В белесом небе множество флажков – красных, синих, желтых. Вдалеке играет духовой оркестр. Толпа расступается, открывая акробата. Оставаясь на месте, он вращается с такой скоростью, что кажется, будто у него несколько лиц. Музыка становится все громче и громче. Акробат прокручивает сальто, приземляется на голову и вращается теперь на ней. Лица остаются в воздухе, но делаются всё прозрачнее. Не задумавшись, Ядвига З. не проезжает свою станцию и, отвлекшись от газетной страницы, не замечает, что в этом вагоне уже всё другое. Будто произошло нечто важное – непонятно, что и где именно, но здесь, хоть и не в эпицентре, всё изменено этим навсегда, и когда Ядвига вернется на свою остановку, выйдет на свои улицы, это окажутся те улицы и немного не те, и ее жизнь тоже будет не совсем та, и за этим «не совсем» – энергия тысяч атомных электростанций, подобно тому, как плиты земной коры сдвигаются на жалкий миллиметр, а на поверхности – вздыбившиеся горы, исчезнувшие города, изменившиеся русла рек. Объявляют остановку Ядвиги З. Она готовится выходить. Лица пассажиров в вагоне как латунные монеты, подрагивающие на поясе танцовщицы. За ними отражения ламп, мелькающие в темноте провода, свист ветра, вспышки черных молний, разрывы соединений, свернувшиеся ветви обстоятельств.

…Заметив надвигающуюся слева плотную тень, Казимир Х. отшатывается от нее, оступается и скатывается с насыпи. Над ним бесшумно плывет локомотив. Его передняя фара, потрескивая, мерцает и гаснет – проблемы с контактом. Казимир Х. встает, потирая ушибленную ногу; поднимает из снега упавшую сумку и, прихрамывая, переходит железнодорожные пути.

* * *

Казимир Х. смотрит с балкона на медленно темнеющее над городом небо. Переведи он взгляд, Казимир, возможно, увидел бы, как ветер расслаивается, образуя потоки, столкновения, прозрачные течения в бесцветном – так пассажиры знают маршрут по вспышкам огней в запотевших окнах, так не происходят встречи и не обнаруживаются совпадения, так получают отправленные по неправильному адресу письма, так погибают от выстрела, так идут другой улицей, так спохватываются, так не оглядываются, так разрываясь, разлетаясь салютами, сплетается эта ткань.